— Присоединишься к Новому Возрождению,— сказал Майк безжизненным тоном и раскурил трубку. Это был настоящий табак, и по комнате распространился восхитительный запах.

Он, видимо, заметил, как я на него смотрю голодными глазами.

— Ну что из меня за хозяин! — Он извлек несколько листиков бумаги из кисета и ловко свернул сигаретку: — Держи. Мэригей, ты будешь?

— Нет, спасибо, Майк. Если с табаком действительно так туго, то я лучше не буду снова привыкать.

Майк кивнул, попыхивая погаснувшей было трубкой.

— Да, ничего хорошего. Лучше тренировать психику, научиться расслабляться и без табака.

Я закурил свою тоненькую сигарету. Хороша.

— На Земле ты ничего лучше не достанешь. И марихуана у нас тоже лучше, от нее голова так не мутнеет.

Вошла мама и присела с нами.

— Обед будет через несколько минут готов. Майк опять критикует наши порядки, я слышала.

— Разве я не прав? Пара сигарет с земной «травой» — и ты зомби.

— Кто это «ты»? Ведь ты сам не куришь ее?

— Ладно, ладно. Послушный мальчик не перечит мамочке.

— Когда она права,— сказала мама совершенно, однако, без улыбки.— Так! А вы, детки, любите рыбу?

И заговорили на совершенно безопасную тему — о том, какие мы голодные, и потом сели вокруг блюда, на котором лежал громадный лютеанус, к нему был подан рис. Первая настоящая еда, которую нам с Мэригей довелось отведать за последние двадцать шесть земных лет.

Как и все остальные, на следующий день я давал интервью на стереовидении. Полное отчаяние.

Комментатор:

— Сержант Манделла, вы, судя по наградам, один из самых бравых солдат в ИСООН.

— Это точно, мы все получили по пригоршне планок, еще на Старгейте.

— Вы участвовали еще в знаменитой кампании «Аль-фа-ноль», первой настоящей битве с тельцианами, и вот сейчас как раз вернулись из рейда к Иод-четыре.

— Э-з, не совсем так, мы...

Комментатор:

— Прежде чем мы расскажем о кампании «Иод-четыре», наши зрители очень хотели бы услышать ваши личные впечатления о столкновении с тельцианами, так сказать, лицом к лицу. Жуткие они существа, не правда ли?

Я:

— В общем, да. Наверное, вы видели снимки. Единственное, что на них плохо видно,— это фактура покровной ткани. Кожа у них морщинистая, как у ящериц, и бледно-оранжевого цвета.

Комментатор:

— А как они... пахнут?

— Пахнут? Понятия не имею. В боекостюме можно чувствовать только собственный запах.

Комментатор:

— Ха-ха, понимаю. Но мне хотелось бы вот что узнать: что вы чувствовали, вы лично, когда первый раз увидели противника... Испуг, отвращение, ненависть — что именно?

— Ну, сначала я был испуган, и отвращение тоже чувствовал. Это еще до боя, когда над нами пролетел одиночный тельцианин. Во время же боя мы находились под воздействием постгипнотического внушения — его нам сделали на Земле, и ключевая фраза приводила внушение в действие,— и я испытывал только искусственную ненависть.

— Вы их презирали и сражались немилосердно.

— Правильно. Мы истребили всех до одного. Хотя они и не пытались сопротивляться. Но когда нас освободили от воздействия внушения... мы сами не могли поверить, что это мы сделали. Четырнадцать человек сошли с ума, все остальные еще неделю сидели на транквилизаторах.

— Понимаю,— рассеянно сказал комментатор и бросил взгляд куда-то в сторону.— Скольких убили вы лично?

— Пятнадцать, двадцать, не знаю, ведь я уже говорил, мы сами себя не помнили. Это было истребление.

В течение всего интервью комментатор как-то странно повторял сам себя и держался несколько скованно. Вечером, уже дома, я понял, в чем было дело.

Мэригей и я сидели перед стереокубом вместе с Майком. Ма отправилась к дантисту по поводу нескольких вставных зубов (считалось, что дантисты в Женеве лучше, чем американские). Мое интервью показывали по программе «Калейдоскоп», втиснули ее между документальным фильмом о лунных гидропонных оранжереях и концертом какого-то человека, утверждавшего, что он может сыграть «Двойную фантазию ля мажор» Телемана на губной гармошке. Мне было интересно узнать, смотрит ее еще кто-нибудь на целой Земле.

Что ж, интересно было посмотреть на гидропонные оранжереи, и парень играл на гармошке виртуозно, но между ними встряло интервью, и это была сплошная липа.

«Комментатор:

— А как они пахнут?

Я.

— Ужасная вонь, смесь гниющих овощей и жженой серы. Запах проникал в боекостюм сквозь фильтр».

Все стало ясно — он заставлял меня говорить и говорить, чтобы набрать побольше материала, на основе которого они потом и синтезировали мой голос.

— Черт побери, кто им позволил такое делать? — спросил я Майка, когда спектакль закончился.