Хиля вздрогнула:

– Не уходи.

Неузнаваемый голос, какой-то глубинный, срывающийся хрип.

– Тогда возьми вот это, - я дотянулся до тарелки с ромовыми бабами.
– Хотя бы одну. Я не отстану, пока не съешь. Ты же знаешь, какая я зануда.

Она послушно начала жевать, вряд ли чувствуя вкус пищи. Несколько крошек упало на платье, я машинально протянул руку, чтобы их смахнуть, но Хиля вдруг отшатнулась от меня и взвизгнула:

– Не трожь!..

Секунду мы глядели друг на друга.

– Я - это не он, меня зовут Эрик, - я улыбнулся.
– Меня бояться нечего.

Хиля вдруг расслабилась, сдвинула аккуратно выщипанные брови домиком и сказала жалобно и тонко:

– Я тебе ничего не буду рассказывать. Твоему отцу я все сказала, а тебе - не буду, не хочу... Зачем тебе это знать?
– голос ее задрожал.
– Я и родителям не скажу. За что... маме...

"Только мать сошла с крылечка, Лена села перед печкой..."

– Он думал, я...
– Хиля сжала кулачок с ромовой бабой, посыпались крошки, - ... думал... А я этого не хотела! Ты понимаешь? Я его просто так пригласила, в гости, поболтать, пластинки послушать!.. Эрик! Ты понимаешь - просто так!..
– из глаз ее выкатились несколько слезинок.
– Я хочу, чтобы, когда его поймают, его привязали к кровати и оторвали ему... оторвали э т о! Чтобы он больше никогда!..

Я молчал, не зная, надо ли говорить.

– Ненавижу!
– Хиля завсхлипывала.
– Ненавижу... мужиков, с а м ц о в! Вот за это самое, за то, что они - животные!.. Сволочи!..
– она почти кричала.
– Если они все, все завтра передохнут, я плакать не стану, мир только будет чище!.. Скоты мерзкие, грязные...со своими грязными...

В коридоре за дверью прошелестели чьи-то встревоженные шаги.

– Уйдите!
– оглушительно заорала Хиля и швырнула остатки ромовой бабы в дверь.
– Хватит слушать тут! Со мной все в порядке, только оставьте меня в покое!..

Шаги затихли, словно выключились.

– Оставьте меня в покое...
– Хиля смахнула волосы с лица, вытерла слезы, отвернулась.
– Не смотри... я некрасивая...

– Красивая, - я погладил ее по голове и осторожно притянул к себе, стараясь вести себя, как старший брат или отец, но только не как мужчина.
– Самая красивая на свете. А ему будет больно, очень-очень больно, не сомневайся. Его отправят в камеру к бандитам и расскажут им, что он сделал. Знаешь, как бандиты поступают с такими?.. О-о, там такое начнется!

– И пусть, - тихо сказала Хиля, уткнувшись лицом мне в грудь.

– А потом он получит десять лет лагерей. А может, и пятнадцать. Ты его больше никогда не увидишь. Да, наверное, он и не выйдет оттуда. По такой статье отправляют только на север, - я вспомнил рассказы "отца", - на урановые разработки...

– Эрик, - девушка вдруг отстранилась и внимательно посмотрела на меня, - а почему ты приехал? Неужели тебе не противно со мной?

– Не противно.

Мне действительно было не противно. Если честно, было вообще - никак, то есть, физически, конечно. А душа моя изо всех сил стремилась обогреть, обнять со всех сторон, окутать коконом это бледное, искалеченное, истерзанное существо, раствориться в нем, наполнить его теплом и спокойствием.

– И я не обижаюсь, что ты меня вчера выгнала, - я улыбнулся.
– Характер у тебя такой. С детства твои выходки терплю, и ничего, привык уже... Знаешь, что? Надо бы нам пойти погулять. Только не по улицам, а куда-нибудь далеко, в лес, в поле, на электричке покататься... Как думаешь?

Идея, признаться, была не ахти какая, но я чувствовал, что любой ценой должен оторвать ее от этой кушетки, вытащить из мрачной комнаты, увлечь куда-то, нагромоздить поверх ужаса как можно больше хороших впечатлений, чтобы ужас захлебнулся в них и затих, как под толщей воды. Нужен был праздник - прогулка, развлечение, радость какая-нибудь, что угодно.

– Не хочу, - помотала головой Хиля.
– Они все смотрят на меня.

– Да, смотрят. Они восхищаются твоим мужеством - ты ведь не плачешь, совсем не плачешь!
– я легонько потянул ее за руку.
– Ну, встань. Чем меньше ты будешь сидеть и думать об этом, тем лучше. И вообще, Хиля, зачем тебе об этом думать? Пусть он теперь думает. А ты представь, каково ему придется в Управлении Дознания - в руках у моего отца.

– Все равно не хочу, - она сжалась и опустила голову.

– Но, Хиля, - меня вдруг осенило, - там же начнется обеденный перерыв! Мы не успеем!

– Где начнется?
– Хиля удивленно посмотрела на меня.

– Как - где? В Семейном отделе. Мы ведь собирались - сегодня.

– Сегодня?
– она наморщила лоб, соображая.
– Разве мы собирались?..
– до нее вдруг дошло, и лицо сразу плаксиво сморщилось.
– Нет, Эрик, мне не надо этого из жалости!..

– Какой жалости? Мы собирались. Ты мне обещала, - я поднялся с кушетки, чувствуя, как затекло все тело.
– Ну, как же так?

Она медленно спустила на пол ноги, выгнула спину, запрокинула голову, потянулась. Неуверенно встала, прислушиваясь, не оживет ли внутри боль. Посмотрела на меня совсем по-детски: