Никоненко согласно покивал.

Кофе был очень густой и крепкий, как смола, заполнившая его желудок. Он хлебнул еще смолы и спросил:

— Вы часто ходите на школьные встречи?

— Ну что вы! Конечно, нет! Мне не хочется, да и времени мало. Зачем? Столько лет прошло.

— Но в этот раз все-таки пошли.

Она засмеялась, тряхнув короткими тугими кудрями.

— От скуки, Игорь Владимирович. Муж забрал сына, и мне совершенно нечем было заняться. Я вспомнила про приглашение и пошла.

В объяснении, произнесенном довольно бойко, была какая-то принужденность, замеченная капитаном.

Нет. Дело не только в скуке.

— Вы приехали вовремя?

— Почти, — она опять улыбнулась бриллиантовой улыбкой, — я вообще-то всегда опаздываю. Это ужасно, но я ничего не могу с собой поделать.

Она знала о своих недостатках, любила их и сама себе прощала. Мария Суркова о том, что опоздала, говорила виновато, как будто она была школьницей, а капитан завучем.

Замечательно.

— Во время торжественной части вы были в зале?

— Я чуть от скуки не умерла во время этой торжественной части, честное слово! Я даже пожалела, что приехала. Я думала, мы просто поговорим с ребятами, вспомним что-нибудь интересное и приятное, а нас всех засадили в зал и заставили слушать каких-то кретинов. Только Потапов и был ничего. По крайней мере, говорил он хорошо.

Дело вовсе не в том, что он хорошо говорил, подумал Никоненко. Дело в том, что он — “сам Потапов”, а не какие-то зачуханные тетки вроде директрисы и председательши районе.

— Что было после торжественной части?

— Банкет! — объявила Дина и засмеялась. — Слава богу, я Вовку Сидорина увидела и подошла к нему. С ним тоже было довольно скучно, но он хотя бы свой.

— Вы с ним дружите?

— С Сидориным? — переспросила Дина с удивлением и посмотрела на капитана проницательно. — Нет, конечно. Он в меня всю жизнь влюблен. И сейчас влюблен. Вы разве не знаете?

— Знаю, — согласился Никоненко, — а что? Это всем известно?

— Ну конечно! — сказал она уверенно. — Это всегда было всем известно. Ничего тут такого нет. Он даже карьеру из-за меня бросил, — добавила она с жалостью, — такой хороший мальчик, а так и не состоялся. Жаль.

— Жаль, — согласился Никоненко.

Владимир Сидорин состоялся целиком и полностью, только он сам еще об этом не знает.

— С Потаповым вы разговаривали?

— Конечно. Там больше не с кем было поговорить. Не с Сидориным же! Тот вообще в моем присутствии говорить не может. Знаете, в десятом классе мы так развлекались — он выходил к доске, я начинала на него смотреть, и он замолкал. Он больше не мог произнести ни слова, молчал, сопел и получал двойку. Кино.

— О чем вы разговаривали?

— Да ни о чем. О чем можно говорить с бывшим одноклассником? Вспоминали, как он меня у Пушкинского музея ждал, а я опоздала. Он мерз, мерз, а потом музей закрылся, и он домой пошел. Букетик у него замерз. Господи, это все так смешно!

— Очень смешно, — подтвердил Никоненко, — больше ни о чем не было речи? Только о том, как он вас ждал?

— Договорились встретиться, — сообщила Дина и быстро взглянула на капитана, — созвониться и встретиться в более… спокойной обстановке.

Устоять передо мной невозможно — вот что означали все эти истории. Захоти я, и ты тоже не устоишь. Будешь молчать, как Сидорин, или мерзнуть, как Потапов. Только я тебя не хочу. Ты кто? Милицейский капитан, крайне низко организованное существо в мятых брюках и дешевых ботинках. Ты мне не интересен. Можешь пока просто посмотреть на меня, раз уж мне приходится вести с тобой какие-то разговоры.

— Вы раньше не встречались с Потаповым?

— Нет. На десятилетии он не был, а я была только в этот раз и тогда, на десятилетии.

— А с Сидориным?

— Вовка был на десятилетии. Или вы спрашиваете, не встречаемся ли мы просто так? В жизни?

— А вы встречаетесь?

— Нет. Это просто смешно, Игорь Владимирович. Вы же все понимаете, правда?

— Стараюсь, — подтвердил “Анискин” скромно.

— Ну вот. А почему вы так настойчиво спрашиваете меня про Сидорина? Вы подозреваете его в том, что он мог выстрелить в Митю?

И по имени она назвала Потапова не случайно.

Для капитана из уголовного розыска он был министр и “сам Потапов”, а для Дины Больц — Митя, капитану следовало об этом знать.

— А он мог выстрелить? — поинтересовался Никоненко.

— Кто? Вовка? — Дина засмеялась, откинув голову и показывая безупречную длинную смуглую шею. — Он слабак. Сла-бак. Хотя когда-то он был способен на поступок.

— На какой именно поступок? — спросил Никоненко мягко. — Героический?

— На поступок вообще, — объяснила Дина, — только потом он весь как-то расквасился. Однажды они с Женькой Первушиным утащили у Потапова теннисную ракетку. Потапов ее искал, искал, не нашел и рыдал за школой. Сидорин был страшно горд, что он так унизил соперника, — я пришла и увидела, что Потапов рыдает, и больше он за мной не ухаживал. Вовка избавился от него очень ловко.