Церковь Сент-Женевьев Собачье кладбище • Злоключения купринского кота • Эмигрантский Аньер • Казаки • Младоросское искушение • Графиня Мария Толстая и аньерский приход

Как ни трудно в это поверить, но до самой что ни на есть эпохи Реставрации нынешний многотысячный Аньер (Asni`eres), что лежит в большой излучине Сены к северо-западу от Парижа, оставался крошечной деревушкой, которая неудержимо влекла к себе любителей тишины и природы. Здесь любила проводить свои дни принцесса Клевская, а в 1753 году маркиз д’Аржансон велел архитектору Мансару де Сагону построить тут для него замок, фасад которого вы можете и нынче созерцать на Замковой улице (рюде Шато, № 89). Здешняя церковь Сент-Женевьев (улица Кардинал-Вердье, № 2), несколько расширенная в 1931 году, сохраняет многие изначальные части строения (XVIII век). Монумент же, торжественно воздвигнутый на вокзальной площади Аньера в 1982 году, изображает вездесущего министра-карьериста, писателя Андре Мальро в обществе самого генерала де Голля.

Однако самым оригинальным учреждением нынешнего Аньера является, конечно, удостоившееся особых страниц в русской эмигрантской литературе собачье кладбище близ моста Клиши, на былом Острове Опустошительниц. У писателя Александра Куприна, до самой «потери сознательности» жившего в эмиграции в Париже (а в бессознательном уже состоянии с почетом возвращенного на родину), была любимая кошка Ю-ю, которая после его кончины не была «зарыта, как собака», а похоронена вполне почтительно на собачьем кладбище в Аньере, где, кстати, и собак хоронят по-людски. И жизнь симпатичной кошки и ее похороны описаны Куприным в двух рассказах – «Ю-ю» и «Барри». Впрочем, допускаю, что в двух этих рассказах описаны разные кошки, а ленинградская публикация первого из рассказов по причине стыдливых купюр проливает свет скорее не на жизнь животных, а на жизнь подсоветских человеков.

В рассказе «Ю-ю» описана любимая кошечка Куприна (который вообще любил животных и много писал о них):

«Сначала это был только пушистый комок с двумя веселыми глазами и бело-розовым носиком. Дремал этот комок на подоконнике, на солнце; лакал, жмурясь и мурлыкая, молоко из блюдечка; ловил лапой мух на окне; катался по полу, играя бумажкой, клубком ниток, собственным хвостом… И мы сами не помним, когда это вдруг вместо черно-рыже-белого пушистого комка мы увидели большую, стройную, гордую кошку, первую красавицу и предмет зависти любителей…»

В рассказе немало страниц посвящено красоте и уму этой кошки, ее дружбе с детьми и истории ее хозяев, попавших перед эмиграцией в первую, еще для них не смертельную (но угрожавшую уже голодной смертью) заваруху Гражданской войны. Рассказ кончался тем, что кошку пришлось отдать одному из мешочников, у которых хозяева кошки выменивали продукты питания на одежду, уцелевшую от лучших времен:

«Вот и все про Ю-ю.

А теперь у нас в Париже живет кот-воркот, бархатный живот…»

Рассказ Куприна был напечатан в его сборнике «Новые повести и рассказы», вышедшем в Париже в 1927 году. К 1938 году состояние здоровья Куприна сильно ухудшилось. По свидетельству знавших его в ту пору, он не узнавал даже близких людей. Жить семье было, конечно, трудно. Однако оказалось, что и в этом виде писатель мог сгодиться для операции по «добровольному возвращению знаменитых людей на родину». Операция эта, которую аж до самого 1990 года (когда имела место «репатриация» девяностолетней Одоевцевой) осуществляли работники советского посольства в Париже, была задумана некогда как одно из сокрушительных свидетельств торжества советского строя над всяким другим, несоветским. Вот и повезли в 1938 году беспамятного Куприна в тогдашний Ленинград. А там ему дали бесплатное жилье, деньги и даже стали что-то печатать. Пионерский журнал «Костер» выбрал для публикации совсем, казалось бы, безобидный рассказ про кошку Ю-ю. Однако при публикации оказалось, что и в этом рассказе не все пролезает в узкие ворота цензуры: сама кошка пролезла, но не пролезали «мешочники», свидетельствовавшие о пореволюционных «неполадках в снабжении», о которых лучше было бы не знать детям. Рассказ был сильно порезан редакторами-цензорами. В эпоху робкой послесталинской «оттепели» в 1958 году рассказ был снова напечатан – в пятом томе шеститомного собрания сочинений Куприна. Редакторы даже решились восстановить два куска, вырезанных в 1938 году трусливым журналом, но только мелким шрифтом, в конце тома, в примечании (купюры про тех же злокозненных «мешочников», приютивших кошку). Однако дальше этого «оттепельная» храбрость могучего московского издательства не пошла. Рассказ напечатали в кастрированном костровском варианте, в котором бедную кошку пришлось – для поддержания сюжета – укокошить:

«Вот и все про Ю-ю.

Не так давно она умерла от старости, и теперь у нас живет…»

В конце концов, читателям, и юным и взрослым, «оттепельная» свобода разрешала уже знать, что от старости все же помирают (но только «от старости», а не от голода и революционного бардака).

Более того, в те нежные «оттепельные» годы нельзя было писать (как и еще лет сорок спустя нельзя было), в каком состоянии привезли бедного Куприна на родину. Так что «оттепельный» литературовед недрогнувшей рукой написал в научном своем комментарии:

«В 1938 году, после приезда в СССР, писатель переработал рассказ, значительно сократил его и опубликовал в журнале «Костер» № 4».

Легко догадаться, что беспамятствующего Куприна гуманная и перепуганная редакция по столь мелким поводам, как «переработка» и «значительное сокращение», даже и не беспокоила…

Пора, однако, покинув собачью жизнь тогдашних редакторов и собачье кладбище Аньера, перейти к жизни обитателей городка. Прежде всего русских, которых было здесь до войны немало.

Однажды мне в руки попалась изданная приходом храма Христа Спасителя в Аньере скромная брошюрка, в приложении к которой был дан список живших в городке основателей и будущих прихожан аньерского православного храма, подписавших просьбу на имя префекта полиции Парижа о разрешении храма: граф Граббе, герцог Лейхтенбергский, князь Чавчавадзе, граф Бенигсен, и еще, и еще… Список этот отражал социальный уровень русского населения городка, а самое желание создать еще один православный храм, как и намерение выпустить к 25-летию его создания особую брошюру, которая запечатлела бы для потомства память о добрых делах прихода, отражали некий подъем веры (его называли здесь истинным православным ренессансом), некий взлет духовной жизни и общественной активности этой уникальной (другой такой, пожалуй, и не случалось в эмигрантской Франции) пореволюционной русской диаспоры, равно как и ее неудержимое стремление к «гласности» (да какая же еще эмигрантская колония выпускала когда-нибудь во Франции десятки, и даже сотни, газет, журналов, бюллетеней, альманахов и книг на родном языке – для своих. В Аньере под руководством энергичного отца Мефодия Кульмана даже выходил свой журнал «Вечное», было даже издательство с тем же названием (мечтал ли о такой судьбе Аньер до русского нашествия?)

Брошюрку об аньерском приходе подарила мне как-то на Пасху бывшая аньерская прихожанка, а позднее игуменья маленького православного монастыря, что приютился неподалеку от леса От, где я обитаю большую часть года (на самой границе Бургундии и Шампани). Вернувшись из Бюси-ан-От в свой пустынный домик на лесном хуторе, я без особой надежды открыл юбилейную брошюрку, подаренную матерью Ольгой, и, честно сказать, зачитался: какие там были люди, какие судьбы…

Вот граф Адам Павлович Бенигсен, женатый на знаменитой красавице Феофании Владимировне (урожденной Хвольсон). Один из прихожан, князь Л. Чавчавадзе, вспоминает в брошюрке зиму 1931 года, когда прихожане оборудовали свою церковь: «Гр. Бенигсен писал иконы, расписал иконостас… помогали ему сыновья, а жена шила облачение на престол и аналой, вышивала бисером хоругви. Небольшая их квартира превратилась в настоящую мастерскую, где до глубокой ночи кипела работа». Кстати, о сыновьях. Сын Адама Павловича Александр родился в Петербурге в 1913 году и был увезен (через Эстонию и Турцию) в эмиграцию шестилетним мальчиком. В минувшую войну стал героем Сопротивления, был награжден Военным крестом и медалью Сопротивления, войну закончил в чине капитана. Позднее стал историком, профессором, жил в Турции, был специалистом по русско-тюркской истории и истории ислама, преподавал в Школе Высших штудий в Париже, читал лекции в Чикагском университете, незадолго до смерти издал в Париже книгу на русском языке о мусульманах в СССР.