Я не знаю Виресу настолько хорошо. Я не уверен в каких-либо чувствах к ней - захотелось мне продолжить гневную речь, но я благоразумно промолчал. В Вольнице тайн не существует - давно пора смириться. Но, Всевеликий, я же в панике.

–  Когда вы это придумали?
– накинулся я на друзей.

–  Тарвис с Нюкой еще пять дней назад поспорили. А когда в утреннем кладе браслет предсвадебный обнаружился, у Лягушонка созрел план, - безропотно продал заговорщиков Тирель.
– Люция разбила спор.

–  Ой, - проворная Нюка увернулась от моего подзатыльника, вспорхнула на стеллаж, едва не свалив птичьи статуэтки. Видел бы Ньего, как мы неуважительно с его имуществом обращаемся…

Тирель привычно полировал столешницу пятой точкой. Я выругался на коллег и пристроился на подоконнике, поглядывая на поблескивающие на солнце веретенца экипажей.

–  Виреса в отличие от тебя довольна, - съехидничал мой напарник.

–  Еще бы. Уверена, что заполучила меня, такого красивого и талантливого, - уже остывая, фыркнул я.

Я собирался ухаживать за чародейкой, добиться ее благосклонности, разработал план обольщения, а вышло все… боком все вышло.

–  Не о том должен думать, - отдернул штору Главный, жестом согнал Тиреля со стола.
– В обеденный перерыв тебе идти в банк. То есть через полчаса. Готов.

В последнем слове не содержалось вопроса. Скорее утверждение или даже приказ. Я кивнул, спрыгнул с подоконника и вышел в коридор.

Так, Тарвис, едва разберусь с наследством, не жди спокойной жизни. Благодаря тебе с сегодняшнего дня вся Вольница будет следить за развитием нашего с Виресой романа. Ставки делать, спорить, подглядывать, обсуждать, провоцировать. Как противно чувствовать себя пойманной букашкой, которую изучат через увеличительное стекло, а когда наиграются, приколют булавкой к куску фанеры.

Каково будет Виресе? Я-то привык, уже скоро год среди сплетников работаю. У меня, как его… иммунитет. А девушка только появилась и сразу влипла в неприятности. Она должна меня ненавидеть. Тарвис, болван, ты все испортил. И Нюка хороша…

Мои коллеги добились того, что в банк я отправился злее голодных вурдалаков и ядовитее выводка гадюк. Прохожие, наткнувшись на мой бешеный взгляд, спешили уступать дорогу.

Однако через десяток кварталов я успокоился. Может, повлиял морозец, упрямо щипавший за щеки. А, может, танцующий, не долетавший до земли снег. Ажурные снежинки в солнечном свете сияли, переливались, завивались в вихри, но едва достигнув уровня второго этажа, вспыхивали искорками и таяли. Даже не так, испарялись. Хитро водомерки борются с наледью на улицах. Вроде, и погоду корректировать не нужно, и город чистый. Хотя я даже начал скучать по снегу.

Слежку я ощутил уже у самого здания банка. Не теряют бдительности любители поживиться чужим имуществом. В сердце злорадно защелкало зубами желание посмотреть на разочарованные лица противников, когда я вскрою короб. Черные зеркальные двери банка бесшумно проглотили меня, скрыв от глаз наблюдателей горькую правду о будущем обломе.

–  Я от Ньего Регара, - сказал я скучающему ученику, и тот без каких-либо эмоций ткнул пальцем на дверь переговорной комнаты.

А, вот и знакомая девушка. Похоже, она прониклась моей важностью еще в прошлый раз, услужливо вынесла короб на подносе с необычными сладостями и удалилась на двадцать минут, как и было условлено. Хм, а пряные рулетики, доставленные из Шальты, безумно дорогие и вкусные.

Покинув банк, короб я не прятал. Начаровав простейшую воздушную сеть, я поместил в нее "наследство", намотал порыв прохладного ветра на запястье и пошел не таясь.

Интересно, до дома проводят и тогда в гости заглянут, или сейчас похитить соберутся? На это и рассчитано. Нюка с Люцией с воздуха прикрывают, вдоль кварталов дежурят охотники, отслеживая каждый мой шаг.

Эх, надо поговорить с Виресой. Нельзя так над девушкой издеваться. Побеседую, успокою. Браслет еще ни к чему не обязывает. Любые чары можно разбить, растворить в своих собственных. Только…

Ах, все- таки я очень нехороший человек, ибо мне не хочется пока освобождать от чар юную огнеметательницу. Неужели влюбился?? Всевеликий, я же только о ней думаю!

Я сбился с шага и остановился подле яркой витрины шляпного магазина. Под мигающей оранжевыми огнями вывеской замер человек. Его лицо я помнил. Имя стерлось из памяти, зато резкий запах пустырника, звучный баритон, серые с зелено-багряным узором одеяния проповедника прочно ассоциировались с собственным детством.

Я снова был четырехлетним карапузом. Через большие закругленные сверху окна просторной квартиры в Мидиаре - городе мостов, лился предвечерний свет. Слышался плеск воды в канале, пахло цветущей акацией. Мать на кухне пекла пироги с ревенем, напевала. А я сидел в гостиной на светло коричневом ковре, местами вытершемся и лишенным кисточек по краям благодаря усердию кошки Золки.

Отец только что возвратился из очередного похода, привез мне гору игрушек. С отцом приехал его коллега. Он не местный. У него другой выговор. Я пытался передразнивать его произношение с округлом, перекатывающимся звуком "о". Но каждый раз получал замечание, а то и легкий подзатыльник от отца.

Мужчина вошел в комнату, присел на ковер, долго всматривался в мое лицо и вдруг произнес:

–  Тебе не быть проповедником. Нет в тебе нашей силы.

Я не обратил тогда внимания на его слова. Согласитесь, у меня были новые игрушки. А они гораздо важнее болтовни чужого дядьки. Но именно этот приговор я помнил много-много лет спустя и желал разобраться, что со мной не так.