– Это не преступление, – ответил он.

Кажется, впервые в жизни после переходного возраста у него закололо под лопаткой от страха. Он тоже хотел всего этого, но не мог себе этого позволить. По крайней мере не с ней, теперешней.

Она загнала его в угол, и, как выбраться оттуда, он не знал. Он был совершенно уверен, что ей, богатой и защищенной, он не нужен. Не может быть нужен. У него всегда будет одна и та же напряженная, отнимающая все силы и время работа, на которой он ни черта не заработает, кроме разве что еще нескольких ранений. Он будет поздно приходить, думать на кухне свои думы, таскаться на работу по выходным, оставлять ее одну, а для нее теперь существует миллион новых возможностей, которых не существовало раньше, и эти нереализованные возможности стеной встанут между ними.

Даже мысли об этом он не мог вынести потому, что любил ее.

Его мечты – о том, чтобы пятнадцать лет, как один месяц, о собственном щенке, о веселом мальчишке, который висел бы на его джинсах и называл его папой, о том, чтобы вернуться со своей поганой работы, обнять ее и ни о чем больше не думать и не волноваться, – имели смысл, пока она была просто Клавой Ковалевой, детдомовским заморышем и давней подругой.

– Клава, – сказал он холодно. – Я буду с тобой, пока ты этого хочешь. Можешь считать меня мужем или любовником – мне все равно. Но жениться на тебе я не могу. Это нечестно. Ты этого не понимаешь, но я знаю, что рано или поздно поймешь. Я за всю жизнь не заработаю столько, сколько лежит на одном твоем счете, а у тебя их пятнадцать. Я не уйду с работы потому, что это единственное, что я умею делать хорошо. И я больше не хочу разговаривать об этом.

– Я не справлюсь с такой кучей денег одна, без тебя, – сказала она жалобно. – Ты же умный и хваткий, ты знал бы, как с ними управляться. А я совсем не знаю.

– Наймешь кого-нибудь, кто знает, – четко выговорил он тоном майора Ларионова. – Я тебе не банкир.

Она поднялась со стула и некоторое время молча ходила по комнате. Андрей уже знал эту ее привычку ходить, когда она над чем-то думала. Потом она остановилась и взглянула на него.

Надумала, понял он. Сердце тяжело, как чужое, бухнуло в грудь и переместилось выше, к горлу.

– Ну вот что, Ларионов, – сказала она почти таким же холодным тоном, каким только что говорил он. – Ты мне не банкир, а я тебе… – она поискала слово, – не постельная грелка. Ты не хочешь на мне жениться и можешь проваливать к чертям собачьим. Я не согласна быть просто твоей любовницей. Я хочу быть твоей женой и хочу сейчас же завести ребенка. Если ты так трусишь, то я тебя отпускаю. Катись отсюда. Но сидеть и ждать, когда я тебе надоем и ты под каким-нибудь предлогом вышвырнешь меня из своей жизни, я не желаю.

– Я не собираюсь тебя вышвыривать, – пробормотал Андрей, пристально глядя ей в лицо. Такой Клавы Ковалевой он не знал.

– Уходи! – приказала она. – Чеши на дачу к Елене Васильевне. Скажи ей, что я последняя сволочь и выгнала тебя. Ну!

Андрей Ларионов, как правило, хорошо владел собой, но у него тоже была гордость.

Большими шагами он вышел в прихожую, натянул куртку и так бахнул дверью, что в подъезде задрожали стекла и на пол с тихим хрустом посыпалась штукатурка.

Он пришел в себя только на Ленинградском шоссе.

Она не хочет его видеть – и прекрасно. Так ему даже проще. Не придется потом привыкать жить без нее.

Он заскрежетал зубами от злости.

Она его выгнала – подумаешь! Он же прав. Он совершенно уверен, что прав!

Или не уверен?

Или все-таки уверен?

Он добавил газ и вылетел на левую полосу.

Пусть посидит там одна и малость остынет. Странно, но то обстоятельство, что она выгнала его из его собственной квартиры, нисколько его не удивляло. Это была их общая квартира. Она стала общей очень быстро. Очень быстро его квартира приспособилась к Клавдии.

В гардеробе лежали ее вещи, и каждое утро он даже жмурился от счастья, когда видел их рядом со своими. Он как бы забывал о них и каждое утро вспоминал снова. Ее зубная щетка стояла в ванной вместе с его щеткой в смешной подставке в виде ежика, которую она тоже привезла с собой. Ее лохматые тапки, которые они вместе купили на рынке у “Сокола”, в виде заячьих морд, торчали из-под его любимого кресла. На столах появились какие-то салфеточки, а в спальне любовные романы, которые она обожала. И пахло везде хорошо.

И так славно было завтракать вдвоем, собираясь на работу, путаясь чашками и откусывая от одного бутерброда. Они спешили и иногда по утрам сердились друг на друга, особенно когда ему приходилось подолгу ждать ее в машине, а она все никак не выходила.

Она старалась не засыпать без него, и если случайно засыпала, то всегда просыпалась, когда он приходил, и таскалась за ним по квартире – на кухню и в ванную, – и терла ему спину, когда он грелся в своем любимом кипятке, и даже однажды зачем-то притащила ему в ванну чашку чая.