320 Из книги А. Дидурова «Четверть века в роке». М.: Эксмо. 2005. С. 119,121—122.

321 Группа «концептуального эмигрантского романса», созданная московским художником-концептуалистом Свеном Гундлахом, Николой Овчинниковым, Никитой Алексеевым и другими.

ветственно, сколько денег он сдает в „кассу", а билетов не делали вообще, дабы нас нельзя было „поймать за хвост". В результате я „влетел" на сто семьдесят рублей. На тот момент это было полторы моих месячных зарплаты. Я составил таблицу. В левой колонке было имя человека, с которым мы договаривались, в средней — число людей, которых он должен был привести, а в правой — число реально приведенных им людей. Внизу был подведен печальный итог. Я показал эту таблицу всем действующим лицам, не обозначая словами, чего я от них хочу. Все расстраивались и качали головами. Хотя это были лучшие люди, на которых можно было положиться в большей степени, чем на других. И только Егор Егоров, дружок мой, посмотрев на эту таблицу секунд пять, сказал: „Так, все понятно. Но денег у меня сейчас, как ты понимаешь, нет — как, естественно, не было их и у всех остальных, — зато сейчас у меня в квартире можно что- нибудь устроить. Давай попробуем частично восполнить потери таким путем". Я нашел Сашу: „Давай, — говорю, — еще один квартирник устроим". Саша отвечает:,Давай. Только, если получится, можно попробовать собрать не двадцать пять рублей, как обычно, а сорок? Извини, что торгуюсь". К этому моменту инфляция уже продвинулась довольно далеко, и его просьба была вполне оправданной. „Конечно, — говорю, — попробуем. Правда, должен тебе честно сказать..." — и изложил ему наш с Егором коварный план. „На это могу тебе тоже честно сказать, что, если бы мне сейчас не были нужны деньги, я бы выступать не стал. На самом деле мне сейчас петь совершенно не хочется". В результате состоялся концерт, я его записывал. Правда, звук там не очень, потому что Саша случайно ударил гитарой по микрофону и развернул его. А я подумал: „Сколько уж раз писали, не буду я лезть туда. Пускай пишется, как оно есть". А зря. Перед концертом я предложил ему водки. А он говорит: „Нет, я сейчас не буду. Но ты там припрячь где-нибудь для меня". Надо сказать, что

он перед своими концертами почти никогда не пил, а если и пил, то мало. Не потому, что ему не хотелось, — он это дело тоже любил. Просто он спеть хотел хорошо и не хотел смазывать песни. После концерта мы с Сашей выпили (тайком от Насти, с которой он туда пришел). Я ему, естественно, отдал сорок рублей, а не двадцать пять. Он спрашивает: „Ну, как, тебе-то удалось как-то восполнить потери?" Я говорю: „Удалось, удалось..." — „А пел-то я хоть ничего?" Я отвечаю: „Хорошо, конечно, пел. Правда, я в последнее время больше люблю потом слушать это в записи, а на концерте воспринимаю хуже". — „Да, я тоже..."».

Анастасия уехала домой в Тулу на каникулы. Александр отправился к ней позже. Жили они теперь уже в новой квартире. Башлачёв был в таком состоянии, что общаться с ним было непросто. Марина Тимашева как-то сказала ему: «Саня, я не могу тебя слушать, потому что, как послушаю, у меня такое в голове творится! Это просто ужас!» На что Александр ответил: «Представляешь, Марина, а у меня такое постоянно в голове творится».

Еще в 1987 году журналист Михаил Антонов писал в своей заметке322: «Фирма „Мелодия" основательно „задолжала" любителям самодеятельной гитарной песни за долгие годы неприятия этого жанра... Ждут своего часа рок-барды А. Башлачёв и Ю. Наумов, отмеченные нашими читателями в „Музыкальном параде-87"». Александру в Тулу позвонил представитель «Мелодии» и предложил выпустить пластинку вместе с Юрием Наумовым (так называемый «сплит»: одну сторону записывает один, а другую — второй). Башлачёв долго отнекивался, хотя в интервью Джоанне Стингрей в ответ на вопрос: «Ты хотел бы стать официальным поэтом?» — отвечал: «Что значит стать официальным поэтом?.. Я был бы рад, если бы мои песни, скажем, записала фирма „Мело-

322 М. Антонов «Дайте голос гитаре!» // Смена (Ленинград). 1987.

дия"... Это означало бы какую-то перемену в том, что вокруг нас, но я не верю в перемену. А в той ситуации, которая есть, я не хотел бы стать официальным поэтом». В итоге Александр все-таки дал свое согласие. Запись Юрия Наумова была запланирована на февраль, а Башлачёва — на март.

22 января состоялся квартирный концерт около станции метро «Коломенская». Запись этого мероприятия производил Олег Величко.

Приблизительно 24 января у Олега Ковриги состоялся важный разговор с Александром. Рассказывает Олег: «Мы с Мишей Симоновым323 договорились, что надо обязательно записать Башлачёва в студии. Ну, сколько, в конце концов, можно тянуть?! Время идет, а записи в основном квартирные, на подручных средствах. Миша говорит: „Давай недели через две. Мне еще надо достать то-то и то-то". Я Саше говорю: „Все. Давай тебя запишем по-нормальному, в студии". „Давай. Но только в течение трех дней". Я говорю: „Не успеем за три дня. Надо еще чего-то достать. Давай недели через две". „Нет. Не могу. Только три дня. Извини". Я тогда очень удивился. Понятно было, что он не выпендривается, потому что он никогда не выпендривался. Это не было ему свойственно».

26 января Башлачёв дал концерт в Институте элементноорганических соединений Академии наук СССР на улице Вавилова, в котором работал Олег Коврига: «Они пришли в ИНЭОС с Настей и ее подругой Светой. Мы со Светой пили спирт. Настя, естественно, не пила, потому что была беременна. А Саша на нас смотрел, смотрел — и говорит: „Ладно, налейте и мне немножко водки". Поскольку все это происходило в химической лаборатории, я ему налил в маленькую мензурку, из которых мы там пили. Он ее в руку взял: „Это, случайно, не цианистый калий?" — спрашивает. „Нет". — „И пью я цианистый калий, и ем я цианистый кал..." После

323 Московский звукооператор.

концерта, когда было выпито уже довольно много, Саша увидел восковую грушу, попробовал ее куснуть, но груша-то была ненастоящая, и он кинул ее куда-то, куда глаза глядят. Хорошо, что не попал в вакуумную установку». Вспоминает Илья Смирнов: «Там угощали спиртом, но Башлачёв как раз был совершенно не склонен напиваться, ему и так было весело. [Когда мы поехали по домам] на „Ленинском проспекте" в вагон метро сел какой-то невероятный мужичок, гораздо более поддатый, чем все мы, вместе взятые. В тулупе, застегнутом не на те пуговицы, на которые положено, криво надетом треухе... И Башлачёв говорит: „Вот он, «Батька- топорище»!"»

Марина Тимашева рассказывает: «Потом он сказал, что хочет у меня играть еще один квартирный концерт. Но на следующий день я должна была рано утром улетать на самолете в командировку по своим театральным делам. Плюс он позвонил буквально за день, то есть было еще и трудно найти людей с деньгами, плюс я была смертельно простужена. Я ему говорю: „Давай я с кем-нибудь из ребят договорюсь, не в моей квартире, но устроимся". И в первый раз в жизни он вдруг как-то странно и капризно сказал: „Нет, хочу у тебя!" Отказать ему я не могла». В результате 29 января дома у Марины состоялся один из последних концертов Башлачёва. Его записывал Маринин муж, Сергей Тимашев, и часть песен, исполненных тогда, издана на альбоме «Башлачёв VII» (треки 4—15). Марина продолжает: «Он начал, как водится, с более или менее ранних песен, улыбался, а потом я с кухни слышу, что он поет в такой последовательности: сначала „Когда мы вдвоем", потом, не останавливаясь, через гитарный перебор поет „Ванюшу", и дальше, без остановки, — „Посошок". И я понимаю, что эта последовательность песен мне не нравится, потому что в ней есть логика. То есть сначала человек пишет прощальное письмо кому-то, потом он рассказывает историю смерти, а потом поет про посошок, про