Желтая птица

Аннотация

Сегодня мир волшебен, завтра — жесток, и вдруг снова поворачивается к тебе самой сияющей, солнечной стороной… Киммерийские закаты и счастье ушедшего детства; горы Армении и безумные улицы Москвы; китайские драконы и колдовская флейта; египетская Маат и парижский Латинский квартал. Бесконечность, неисчерпаемость жизни дразнят и манят, уводят за собой, и душа идет этой долгой дорогой, надеясь и любя. Стихотворение как пророчество, рифма как песня, рельефный и емкий образ, то обжигающий жарким дыханием жизни, то звучащий нежной и тихой молитвой.

Книга Ирины Горюновой «Желтая птица» — сочетание пламенных эмоций и напряженной работы духа. Автор смелой кистью пишет мир внешний, с его яркими красками, запахами, музыкой, одновременно раскрывая сокровища внутреннего мира, погружая нас в мелодии тайных воспоминаний, показывая странствия души по временам и странам. Каждое стихотворение — символ, за которым свет живой улыбки; подлинные слезы, за которыми — бездны истории, богатство образов и ассоциаций.

Это свобода и радость мастера; это настоящая поэзия.

ThankYou.ru: Ирина Горюнова «Желтая птица» Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет! ЦИКЛ «МААТ» Не люби Я прошу тебя — погоди. Не люби меня, не люби… Не танцуй свой вальс, не плыви, Не люби меня, не люби… Задыхаюсь в тебе, в плену, Убегу навек, убегу То ли в ночь ничью, то ли в день, То ли в свет густой, то ли в тень. Ты идешь за мной по пятам, Я — как волк бегу по кустам. Мой оскал жесток и глаза, А в тебе я как образ а Всех святых, что смотрят с икон На Руси в углах испокон. Я прошу тебя — погоди. Не люби меня, не люби… Сидит у экстрасенса Сидит у экстрасенса, жалуется, что все плохо: Достала мать, убегают любовники, зарплата гроши, И так жалостливо сидит и охает, Как будто совершенно неспособна грешить. А у самой в шкафу на самой высокой полке Три урны с прахом: не на что хоронить, Хожу, мол, который год в одной и той же футболке, И начинает всех за это винить. Перечисляет: начальник сволочь, просто бандит, Соседка психованная, смотрит ночами в глазок, У мужа сестры поставили диагнозом СПИД, А дед, коммунист бывший, все молится на образок… Они заслужили, чтоб их так да прямо в ад, А я, хорошая, страдаю, как ангелица, Экстрасенс слушал и послал ее прямо на х… извините в сад, Простите, что приходится материться. А после смерти она приходит наверх И давай Господу дуть ту же песню в верховные уши, Ну а Бог человек, пусть в какой-то степени сверх, И ему на фига такие незрелые души! Думал, бедный, кряхтел, выслушивал жалобы, Пожелания, чтобы вперед поставили в ангелицы, И спустил на землю по своему вселенскому желобу, Потому что совершенно не смог определиться, Ну а может, пожалел заведующего адом, У него таких на квадратный метр с полтонны, Если еще один будет брызгать подобным ядом, То и ад развалится на какие-нибудь микроны. Дурная игра Выходишь в астрал, шагаешь по облакам, Уже никому не молишься — сам себе бог. Телефонные линии оборваны, всем звонкам Дал окончание один простой молоток, Которым ты двинул по аппарату — Так его, так, нечего паутинить нити, И так уже мир превращается в одну палату Под номером шесть, и его соитий, Безмозглого спаривания в тусклой хляби То ли небес, то ли таежного болотца По той же самой привычке рабьей Подобрать очередного уродца… А потом вопить о картине мира, Которую не поправить росчерком пера, Если мир театр, по словам Шекспира, То какая же это дурная игра. Химеры Смеркается, иллюзии плывут По той реке, что люди кличут жизнью, Амур хохочет, пролетая высью, Мы на земле построили редут, Влюбленные нас просто не поймут, Что мы тут греемся, бродяжьим духом полны, На небе облака рисуют волны, А мы на стреме между тех и тех, Мы врем себе, что это и не грех Химерами потешиться упрямо, Когда б спасти могла нас наша мама, Мы отказались бы от цирка и от бреда И позабыли, кто нас первым предал. Флейта Твоя колдовская флейта Истерила, рыдала, пела, Обожженные губы небом Изласкала она, изболела, Уводила в Сахару, на Север, До Гвинеи, Пуэрто-Рико, Акмеистски она страдала О любви своей многоликой. Подбивала плащи страданьем И подметки тоскою-сукой И надеждою-ожиданьем, Надевала чулки с разлукой. Я не знаю законов кармы, Бедуинского кодекса чести Все слова, поверь мне, бездарны Пред законами кровной мести. Отомстишь. Отпоешь на флейте Всю мою несуразную душу. Похоронку в пустом конверте На тебя я свою обрушу. Песочный бред Песочный бред струится между пальцев, Перекроить пустыню бытия Он не стремится для своих скитальцев — У них все та же, та же колея. Скрипит телега, бесится шалман, Танцует блядь под крики: «О, шарман!» — И мы тут рядом пьем испитый чай, Коленками встречаясь невзначай. Минареты У нас с тобой прелюдии без встреч, Размолвки сразу стали расставаньем Мы, как верблюды в строе караваньем, Идем. Перед глазами хвост, Простите, задница переднего верблюда, И главное обеденное блюдо — Колючки. Может, нынче пост? Глаза засыпало песком и ветром, Виски припорошило пеплом, А мы идем… Завидуя кому? Да первому верблюду одному, Что видит впереди уж минареты, В небесный мир их головы воздеты, — Чем хуже мы? А тем, что ходим строем И очень уж банально планы строим. Скрижальные ошибки Ты отдаешься в каждый позвонок, Своими пальцами лаская, словно скрипку, И шепчешь, что нам вместе суждено Прописывать скрижальные ошибки, Раз наши судьбы здесь пересеклись, Пересекались в прошлом постоянно И я была, наверно, донна Анна А может, дон-жуановский каприз И менее значительный… Не злись… Не злись, шучу, все это не всерьез, А так, игра ума без правил. Мы в тайном манускрипте ищем звезд, Но в них находим только гравий: Летит везде: из-под колес и ног, Исподтишка, подпущенный врагами, Чтоб мы страдали страхами и снами, Шарахаясь проселочных дорог. Какая карма — тел пересеченье — Свела однажды в терпкое «люблю»? Даст Бог, мы сохраним то жженье К лимонному ночному январю. Латинский квартал Встречаю вечер декабрьским снегом в лицо, Прошу этой встречи и чтобы меня замело Сегодня и завтра, и нет окончанья пути — К Каиру, Бейруту мне нет разрешенья дойти, Доехать, домчаться, а, может, хотя бы доплыть — Паяцу кривляться иль просто уметь рассмешить Так должно, так будет. Мигает Латинский квартал. А ты опять мимо. И снова меня не узнал. Мимолетность Ты дышишь желтыми мимозами И прячешь взгляд в махровый плен, Меня вдыхая микродозами За мимолетностью измен. Химеры парус мнимо аленький При приближении чернел, Какой же глупый ты, мой маленький, Мне ангел твой прошелестел. Ты закрываешься тетрадками Анапест, ямб, хорей, астрал… И угловатыми повадками Смешишь. Ведешь на пьедестал Кого? Ее ли, химеричную, До примитивности любя… Медитативно прозаичную, Как старый лист календаря. Девочка Девочка, моя девочка, мечтает о китайских драконах, Узкоглазых, звенящих от любви колокольчиками, Она забирается на все подходящие горы и склоны, Чтобы прянуть в небо, она не гуляет с мальчиками, А только бредит, раздвигая перепонки пальцев, Надеется: вырастут крылья, кожа превратится в чешую… Подставляет окровавленные руки под струю Городского фонтана — опять пыталась взлететь со скамьи, Для нее нет в небе бога, как дома нет и семьи… Она где-то, сама по себе, гуляет по крыше с кошками, Она мир считает зажженными ночными окошками, Загибая пальцы. Закрывает глаза, идет на ощупь И не замечает, когда прохожие вокруг ропщут, Потому что она слушает в это время музыку сфер И именно тогда ее аура сияет тысячей атмосфер. Две капли бреда Я не хочу целовать тебя и ловить губами, Словно струи дождя, стекающие по лицу, Плыть по небу и утешаться мечтами И получать шпицрутенами на плацу Сотни ударов по коже в лохмотьях боли, Сыпать на раны соль, умирать в ночи… Знаешь, уже тошнит от таких застолий, И от любви неведомой, без причин… Как бы ее изжить, исцедить по капле Прочь из больного тела, больной души, В этом дурацком фарсе или спектакле Нас с тобой двое, и оба как палачи… Что мы друг другу дали? Две капли бреда? Или сто грамм надежды не первого сорта? Если бы знать: кто кого и насколько предал… Мама, наверно, не сделавшая аборта… Малость Какая малость: К нему прижалась — И на века. Немая шалость… Что мне осталось? Его рука Держала руку, Не отпускала, И шло тепло… Идем по кругу, Кричим друг другу, Но истекло Слепое время, Дурное бремя — Одни слова. Я замечталась — Какая малость, Лишь на века. Что мне осталось? В руке сжималась Его рука. Сны Знаешь, по ночам я выхожу из тела и вижу сны. Вижу прохожих, собак, ребятишек на санках, Шалых влюбленных, сосны, оскал луны, Снег порассыпанный, словно крупа из банки… Вижу, тебя нет рядом, и только след (Твой ли?) ведет куда-то, на запад, вроде… Ну а потом я прыгаю на парапет И просыпаюсь — сердце тихонько сводит: Это ведь только начало, а не конец, Я научусь летать и расправлю крылья. Просто для Бога, по сути, любой птенец Вылупляется из младенческого бессилья. Дышать в надрыв Мне хочется дышать с трудом, в надрыв, Не спать ночей, пить ром, нырять в пруду, Ловить в ладони первую звезду, Как талисман единственный и верный, Просить очистить от грехов и скверны, Чтоб не гореть за глупости в аду, А впрочем, впрочем, я иду, Куда пошлют моя душа и карма, А там уж по закону жанра… Остановись Влюбляешься? Влюбляйся, не стыдись — Я не твоя, я не жена, не ветер, Меня почти что нет на белом свете, Но ты мне шепчешь: милая, родись — Из века в век. И я рождаюсь снова, Ты забываешь, что же здесь такого? Нет никого, кто был бы тут в ответе, Увидимся мы снова на рассвете, Ты вновь шепнешь мне: милая, родись! А я в ответ: смолчи, остановись… Полюса Я гуляю с тобою по облакам, Мне не нужен город, руки и лица, Мне не нужно люб-лю говорить по слогам, Мне не нужно и то, что мне может присниться. Тихий вечер вдвоем, поцелуй второпях, Электричка уходит в двенадцать ноль пять… Я тебя не держу, не болею, смеюсь, Я тебе в нелюбви без стыда признаюсь, Я сегодня останусь в своих небесах, Мы как прежде с тобой не на тех полюсах. Неприметное чудо Утекала я черным ручьем из кольца твоих рук. Утекала я белым ручьем из кольца твоих рук. Утекали слова, словно рыбы, безмолвно, а звук Не рождался, а может, потерян был слух… Мы безмолвную сальсу плясали телами навстречу. Окунались глазами друг в друга, друг друга калеча, А потом разошлись, уезжая на разных маршрутах, Понимая, что нет у любви для людей абсолюта. Мы с тобой утекали, сочились меж пальцев, Умудренные жизнью, слепые, нелепые старцы. Кольца рук разошлись, а других нам судьба не давала, Только мне показалось, что этого все-таки мало… Мои окна все плачут сегодня морозной слезою, Словно бедные знают о том, что творится со мною, Обжигает мне сердце мое неприметное чудо, И неважно мне имя его — то Христос иль Иуда. «Армада склянок на столе…» Армада склянок на столе, В мензурке капли, Пот проступает на челе, Слова иссякли… Я не хочу ни пить, ни есть, Ни слушать песни. О дай мне, врач, такую смесь, Чтоб я воскресла… Но фармацевт бессилен тут, Руками водит — Известен в точности маршрут: То хороводит Порою бесов череда, Порою ангел. Одна любовь тебе еда — Пророчит Ванга… И вся аптека не спасет, Так что случилось? Благая весть к тебе идет, Ты лишь влюбилась… Маат Я была мудра и права, не брала векселя в залог. Веселили меня слова и все те у моих ног, Кто шептал о любви мне, хохотала: пошли прочь, А теперь стою на земле и в глазах лишь твоя ночь — То ли ждет меня эшафот, то ли проповедь, то ли ад — Я стою у твоих ворот, как египетская Маат. У тебя нет имени для меня У тебя нет имени для меня, я пока ничто, я пока целина — Не целована и не узнана, холодна, как монахи в пустыни, Только сердце бьется мое не так, это только сон или верный знак. Может, я лишь просто в рулетке приз, или прихоть мелкая, иль каприз, Может, я похмельный с утра синдром, ты случайно коснешься меня бедром. Пропустив меж пальцами, как песок, а потом прострелишь насквозь висок Чтоб не мучилась тут, ожидая зря, в разоренном храме у алтаря. Матрица Ты говоришь: устал и потерялся в пространстве круговерти чисел, И выходной сегодня не удался, и на работе слишком много писем… А я зову тебя в совсем другие дали, чтобы друг друга мы не потеряли. Поедем, милый, в зимний Коктебель? Там бог качает море-колыбель, Там тишина и никого вокруг, и только там замкнется нужный круг, И только та смешная глухомань нас выведет за матричную грань. Молчание Ничто не вечно, ничего не ново, какое бы не вымолвила слово — Оно вторичным будет, мы ж не дети, давно уже живем на этом свете. Зима, весна, любое время года и солнце на краю у небосвода, Постельный грех с приправой алкоголя и о любви бубняще кто-то молит. И я молчу, не скатываясь в раж, ведь это все дешевый антураж Обыденных земных прикосновений, но не моих небесных откровений. Я не читаю на ночь «Отче наш…» — мешает сильно мой шаманский стаж И практика земного реализма, приправленная толикой цинизма, Но наизусть тебя в себе учу, надеясь на партнерскую ничью. Садовое, Тверская, переулки… Садовое, Тверская, переулки и снегом запорошены дворы, Дома закрыты, и колодцы гулки, и столько новогодней мишуры Развешено для праздника на елках, а я иду, роняя, как осколки Случайных слез, нелепую печаль, ведь это надо было повстречать Тебя на грех, а может, на удачу… Ведь я от расставанья только плачу. Любовно зарифмованная грусть читается сегодня наизусть, Леплю ворота в завтрашний Эдем и доказательств новых теорем Не требую, их и не может быть, ведь главное, что я могу любить… ЖЕЛТАЯ ПТИЦА Верлибры Жить на берегу моря… Я бы хотела жить с тобой на берегу моря, Собирать по утрам крики чаек в рыбацкую сеть, Ловить бедрами прикосновения волн, видя, Как ты сходишь с ума от ревности и желания, Трогая смоляные кудри с запутавшимся в них серебром, Не замечая, что мне уже за… явно за цать с хвостиком, Но если мы живем в краю вечного лета, ни одна осень Не тронет наших глаз и губ — нас пожалеет зима, и мы, Сплавившись в жарких объятиях, так и уйдем за горизонт, Навстречу солнцу. Мотыльковое одиночество Какая нафиг реинкарнация, Если ты не помнишь своих перерождений? Трудишься на благо кармы или ей во вред, Переступаешь через заповеди или блюдешь их, Думая, не тщетно ли? Может, лучше здесь и сейчас Урвать кусок пирога, пусть маленького, из Макдональдса, А то потом зачерствеет — сломаешь зуб или Будешь маяться несварением, поминая Аллаха Сидя на унитазе (добрым словом, конечно), А тут столько соблазнов и главное, главное — Можно убежать от бесконечного одиночества Мотылькового, не боясь очередной сотой весны… Мимо… Есть много родных мне людей, которых я люблю Уже миллион лет. Есть те, мимо которых я прохожу И радуюсь, что они мимо, а если рядом — то ненадолго. Среди них есть и родные, ничего не поделаешь. Подрывники В жизни так много героических людей. Они всегда знают, Что для тебя лучше, и идут сражаться во имя твое, даже Когда ты не просишь, тем более, когда ты вообще против — Это даже лучше, приятственнее, ведь им виднее со стороны, Им знать лучше, что правильно, как и когда, зачем и с какой целью Устроена эта жизнь. Женят, разведут, заставят родить ребенка, Воспитают насильно, выучат, запрячут в тюрьму, лишат слова В суде, выведут в люди, хочешь ты или нет. Таким бы в президенты, Но они, сволочи, ховаются в обычных семьях, работают подрывниками В таком глубоком тылу, что их обычно не раскрывают. А жаль. Винтики Я люблю вас, мои люди, мои хорошие несовершенные люди, За то, что вы есть, за то, что я могу заглянуть в ваши глаза И увидеть, что у каждого есть вопросы о быте, семье, деньгах, Новом автомобиле или смысле жизни. У кого-то комп подцепил вирус, Другой собирает подписи, чтобы попасть в Думу, третий молится О скорой смерти единственного дядюшки-миллионера (бездетного, Разумеется). Свет желания поблескивает в зрачках каждого живущего, И пока есть к чему стремиться, мир существует, Несмотря на отваливающиеся винтики. Гехардское ущелье Если бы я была монахом-отшельником — выбрала бы для жизни Гехардское ущелье, пила воду из Кармиргет и размышляла О смысле жизни, беседуя с величественными склонами гор, Ореховыми деревьями и храмом, медитируя под сталактитовым Сводом притвора. Тени монахов шептали бы мне о величии Бога, Видимого невооруженным взглядом через струящийся внутрь скалы Свет. Но я всего лишь случайный турист, заглянувший во вневременное Царство Армении. Что приятно — я тоже оставила там свой след, Ведь душа моя прилетает туда во сне. Из окна Смотри, какое яркое солнце рассеяло зимнюю мглу, И снова стали видны строительный рынок, электричка, Заводские трубы и высоковольные провода, опутавшие Город на манер паутины. Что еще ты видишь в окне? Бесконечную ленту машин, ползущих в пробке, Отбивающих чечетку продавцов уличных киосков и Маленький кусочек леса, испуганно выглядывающий Из-за скоростного шоссе… А когда город накрывает смог, Все это перестает быть зримым, и на душе, право же, Гораздо спокойнее… Танцевать на пальцах души Я послушаю «Кармен-сюиту», посмотрю Танец маленьких лебедей В Кремлевском, обернусь Майей Плисецкой или Айседорой, Только не Волочковой, ну ее, впрочем, тех, первых тоже — плохо кончили… Танцевать на пальцах души — не поездом по рельсам чухать промерзлым, Стрелки, автосцепки иные, незримые, вяжутся, плетутся узором, Выверяемым небесным хореографом под музыку сфер, покуда Лимит времени не исчерпан и гримерка не отдана таким же наивным Балеринам, стрелочникам, начальникам железнодорожной станции Мценского уезда, глядящим, как кружится в воздухе последний осенний лист. Память воды Если у воды есть память — она должна запомнить матрицу моего тела. Спасибо вам, мои предки, за то, что я у вас появилась, За то, что кто-то еще впечатывается в матрицу моего тела, Оставляя на себе мои слепки, впечатывая меня в себя раз за разом, Увековечивая. Пусть плоть моя смертна, я плыву в великой реке Из любимых, помнящих, как я дышу в любовной истоме, Жадно целуюсь сегодня, потому что завтра может не быть, Завтра придумано трусами и лентяями, прячущимися в норах, А я живая. Прикоснись ко мне прямо сейчас, чтобы запомнить, Что я была. Пока наши часы не остановились навечно. Чезаре Ломброзо Гениальность и помешательство, между ними можно поставить знак равно, Так говорил Чезаре Ломброзо, а ему можно верить, судя по трактату… Он говорил о влиянии погоды и температуры, о высокогорьях и низменностях, В том числе и в душе человеческой. Он приводил в пример Тассо, Шумана, Свифта И других великих людей. Иногда я тоже нахожу в себе признаки нездорового ума, Но признать себя гением не позволяет скромность. К тому же, Ученым свойственно ошибаться. Придется считать свои тексты Признаком липемании или ипохондрии. Родинки Я знаю, ты любишь пересчитывать мои родинки Каждая из них — точка отсчета от начала до Бесконечности. Она начинается на руке, прячется На ключице, таится под грудью, скрывается На лепестках моей плоти… Родинки придумал Бог Для нашей с тобой игры, а вовсе не для того, О чем думает большинство… Цвет вечности Скажи мне, какого цвета вечность? Черного цвета Забвения, белого — непорочности, алого тона крови, Огненного — безумия, перебери все цвета, ноты, Придумай к ним определения, подбери музыку, Но когда ты окажешься там — не сможешь рассказать Об этом живущим. Только мы с тобой знаем, что вечность Цвета разлуки перед следующей встречей на вокзальном перроне. Крылышковые имена Какими именами звали меня в детстве? Теперь разве упомнишь… А может, я просто не хочу вспоминать, слишком больно, учитывая, Что прошлое это прошлое. С тех пор у меня было много имен, Данных возлюбленными и врагами, но они все не отражают мою Реальность. А она то крылышковая, то тягостная, как тянучка, То облепленная постоперационным пластырем на теле моей души, То ртутно-живая, перекатывающаяся, трепещущая пламенем Любви, ворвавшейся непрошено в стылое сердце. Ангелиная моя Душа просит нового имени, выкрикнутого тобой в озарении. Желтая птица Индейцы нарекли меня «Желтая птица». Сижу, гадаю: В Китае желтый символизирует жизнь и смерть, А желтый журавль обозначает бессмертие. Это символ китайского императора и Желтого моря, Желтая вера — обозначение буддийской веры гелуг… Быть может, я просто маленькая синичка, прыгающая По веткам березы в феврале? Это символ стойкости, По крайней мере, в спектре российской действительности… Паузы Мой мир перевернулся… меры весов не существует здесь. Я онемев, тебя вдыхаю. Лишь именем твоим рожден был мир, И я плыву в сгущенном воздухе навстречу, разрушив прошлое, Как старый ложный храм, растаявший от солнечного света… Дрожу, касаясь пальцами лица, молчи, пусть паузы дыханья Штурмуют наши души друг у друга — словам гораздо меньше веры… Я в декабре пылаю, как в июле, расплавленный тобой металл Готов принять любую форму. Я ли? Подлунная земная недотрога Пришла к тебе не венчанной ни с кем, чтоб утонуть, глаза зажмурив В твоем пространстве измерений всех и чутко-нежно буквы собирать, Составив лишь одно земное слово, что свяжет узами, пока творится жизнь. Киммерийский закат Заходим в волны ласковые ночью, рука в руке, и смех над Киммерией Летит, пожалуй, что до Карадага, и золото мифической луны Блестит в волнах, играя с нашей кожей… качаешь на руках игрой амурной, Мерещится, что дальше будет вечность, свернувшая, как мандалу, тела В объятьях сна. Но маскируешь взгляд, Химерой исчезаешь в переулке, И путь домой становится ненужным, как колесо Сансары не буддисту… Как опиумный призрак, утопичен твой образ, растворившийся во мгле. Рассвет над морем, скоро выйдет солнце. Я улыбнусь — вернешься на закате.