Молодые люди тоже подняли вверх головы, затем подхватили Лиз и потащились на выход, а он, опираясь на локоть, глядел им вслед.

–  Господи, не должно быть места на Земле скотам, творящим сие, - сказал Евгений Акимович и откинулся на спину; услышав треск над головой, увидел отделившуюся и устремившуюся вниз плиту. Особо набожным он никогда не был, но, глядя смерти в лицо, подумал: 'К сожалению, Бога мы вспоминаем только тогда, когда больше некуда бежать' - и за миг до небытия успел наложить на себя крестное знамение.

В пространстве абсолютной тьмы светилась маленькая искорка сознания. Кто оставил ее здесь? Кто имеет власть над временем и бытием?

Шли годы, десятилетия, века. Искорка росла в размерах, и в конце концов, превратившись в огромную звезду, ярко вспыхнула, окончательно поглотив тьму пространства.

–  Иди!
– впервые за столетия светило сознания услышало громогласный Голос.
– Здесь та же река, тот же берег, только выше по течению. Делай, что должен!

–  Микаэль, ты жив? Лежишь лицом в песке и не шевелишься!

Я лежал на животе, уткнувшись лицом во что-то мягкое и горячее, словно действительно валялся на песке на пляже, а какой-то испанец тряс меня за плечи.

Боже мой! Неужели я жив?! Почему же лежу здесь до сих пор? Почему меня не забрала машина 'неотложной помощи'? А они мне освободили ногу?

Попробовал подтянуть левую ногу - она нормально шевелилась и совершенно не болела.

–  О! Вижу, жив, - опять услышал тот же голос.
– Но в воде держался хорошо, молодец.

Башка разламывалась, сильно пекло плечи, по которым меня больно хлопал этот испанец. Наверное, получил ожог во время пожара? Не помню. И о какой воде он говорит? Ах, река! Но как меня из взорванного и горящего отеля могло выбросить к какой-то реке. По-моему, здесь не было никаких рек, только море. И этот Голос… да, Голос с большой буквы, эхо которого звучит в сознании до сих пор. И почему мне кажется, что я ожидал его бесконечно долго, словно не приходил в сознание много столетий? Но это ведь невозможно?

–  Вставай, Микаэль. Если поторопимся, к вечеру будем в Малаге.

–  Меня зовут Жан, - сказал и удивился: мой голос звучал незнакомо, и это испугало. С трудом разлепил веки и тяжело приподнялся на локтях. Взгляд сфокусировался, и перед глазами увидел свисающий с шеи на толстой суровой нити серебряный православный крестик. Странно, был у меня крестик - но золотой, и цепочка золотая. Неужели, пока лежал в отключке, кто-то подменил?

–  У тебя есть второе имя? Хорошо. Считай, мы уже дома, поэтому не буду скрывать и своего полного имени. Кабальеро Серхио-Луис де-Торрес, к вашим услугам, сеньор. Да, а твое произношение, Жан-Микаэль, сейчас почти правильное.

Заколебал меня этот испанец с его никому не нужными аристократическими замашками. Учитель словесности нашелся!

Повернул к нему голову и увидел наголо остриженного оборванца-бомжа, парня лет семнадцати, не старше. У него на поясе висел вложенный в кожаные ножны неслабый тесак - клинок сантиметров тридцать. И где это он такой кухонный ножичек надыбал? Вот тебе и кабальеро! Видно, болен на голову, из дурдома сбежал, нашел уши травмированного человека и мелет что попало. Но не это меня особо обеспокоило. Оказывается, мы развалились на песке у приметной скалы, которая находилась справа от входа в отель. Только никакого отеля в округе не наблюдалось! И курортного городка не наблюдалось! Горы вдали возвышались прежние, и пляж имелся. И мыс, у которого любили купаться Мари и Лиз. Только выглядел он для светлого дня как-то странно, словно после прилива. Непонятно.

Резко подхватился, сел и, не поверив собственным глазам, еще раз осмотрелся: берег узнаваем, но совершенно пустынен. Что за ерунда такая?! Опустил голову и осмотрел себя. Мои глаза, глаза пожилого человека, увидели на себе такие же лохмотья, как и на неизвестно откуда взявшемся парне, словно это были обрывки смирительной рубашки; а дальше - мозолистые руки, израненные царапинами коленки, сбитые ноги и некрупное тело мальчишки. Да, физически крепкое и накачанное тело не ребенка, конечно, но… совсем молодого пацана. Что же это такое?! Или я сам сбежал из дурки?!

Сердце гулко и часто застучало, а в ушах зазвенело, в голове что-то щелкнуло, я опять потерял сознание и свалился на горячий песок.

Михайло Каширский, молодой воин пятнадцати лет, ехал впереди ватаги по правую руку от родного отца, в седле своей мышастой Чайки, четырехлетней кобылы благородных арабских кровей.

Брони давно сняли, и одет он сейчас был в перепоясанный долгополый зеленый, отделанный золотом жупан, желтую кучомку и желтые же сапоги. На поясе висела отличная индийская сабелька из дамасской стали, снятая в этом походе с мурзы, который в бою был зарубленлично им, а два великолепных иберийских пистоля, добытые в этом же бою и подаренные будущим тестем паном Чернышевским, торчали в седельных кобурах. А за плечи был закинут облегченный немецкий мушкет, который на сто шагов бил очень точно.