Познавший грез, веков, народов

И перепутья и пути,

Испытанный среди рапсодов,

Свою нам песню возврати.

Еще не все, не все напевы

Родная слышала земля,

Что слали яростные девы

Во след пришельца-корабля —

Где к мачте трепетной привязан,

Ты расширял бесстрашный слух,

Где в тайновидцы был помазан

Пытливый и крылатый дух.

Ваятель четких слов, Твой вдохновенный взор

Афина строгая над вихрем жизни правит;

Людская злоба стих Твой светлый не отравит,

Ему грядущего не страшен приговор.

Равно ты нам поешь и наших дней позор,

И Рима буйный хмель. Тебя ярмом не давит

Юродств вседневных сеть, и стих Твой так же славит

Безумье городов, как и полей простор.

Рассвет иных веков провидел ты во тьме

Юдоли наших дней; зажженные судьбою

Сверкают и поют в Твоем, поэт, уме

Огни иных миров. Вершится властный Рок —

Века стремят свой лет над бездной голубою,

Увенчаны венком Твоих стихов, Пророк!

Славный учитель и муж, многоопытный

в тайном труде песнопений,

Песням твоим я, склонясь благоговейно,

внимал, —

Книги твоей переплет – есть отныне он

мне как ворота:

Пусть раскрывается вновь – вновь

с Полигимнией я.

Посвящается Валерию Брюсову

с чувством глубокого уважения

На высокой башне белой

Жил когда-то астролог;

В вечных думах поседелый,

Он ходить уже не мог.

В мире древнем, позабытом

Был он братом короля,

Слыл он узником укрытым…

(Слухом полнилась земля).

В те поры враждой звериной

Напитались все сердца,

И не прятал ни единый

От сражения лица.

Орд бродячих злые станы

Наводили страх окрест;

И зловещ был день багряный

Над руинами тех мест.

Воли дикие обряды

Освящались на огне.

Разъяренные отряды

Смерчем шли по всей стране.

Но угрюмый старец странный

Был далек от всяких бед,

Погруженный в мир туманный

Сфер небес и их планет.

Не земной и не небесный,

Знал он грешную мечту

И лелеял мир прелестный —

Чары жен и красоту.

И к нему-то ночью каждой

Жены, грешные во всем,

Разгораясь страсти жаждой,

Шли, закутавшись плащом.

Так бежали дни земные.

Полдень бил… И вот закат

Бросил пятна золотые

На глубокий мудрый взгляд.

Астролог, в себе замкнутый,

Жен давно уж не ласкал,

И в ночи им ни минуты

Ни одной не посвящал.

В тайны вечно погруженный,

Проводил он круглый год

На площадке укрепленной

В крыше замка. Вечный ход

Непреклонным видел взором

Звезд, туманностей, планет

И назад глядел с укором

На безумства прошлых лет.

Но однажды в час уныний

Месяц, серебря струи,

Упадая в сумрак синий,

Притупил рога свои.

В этот миг при скрипе двери

И с поклоном евнуха

Поступью волшебной пери

Тень скользнула. И греха

Уж остынувшего в жилах

Закипела бурно власть.

Наслаждений, сердцу милых,

Вся тоска встает и страсть.

Забывая о недуге,

Астролог поднялся, к ней

Он идет, и строй упругий

Тела ожил в нем сильней.

Но неведомая дева,

Озаренная луной,

В звуках тающих напева

Ткань отбросила рукой:

«Только в небе месяц встанет,

Проходя воздушный путь,

Он лучи ко мне протянет,

Чутких струн коснется чуть.

И разбуженные звуки

Из груди моей текут,

Вдохновляемые руки

Струны лирные влекут.

Старец! Музам ты любезный,

Извещен да будешь мной:

В век суровый, век железный

Ведал век ты золотой.

И тебе я в миг последний

Этим небом послана

Увенчать святые бредни,

Сладострастная жена».

И в тоске минутной, краткой

Астролог седой поник.

Подойдя походкой шаткой,

К ней, испуганной, приник.

И на знойном, страстном ложе,

Распаленный наготой,

С юношей безумным схожий,

Пил он жизни пыл святой.

И былого все мгновенья

Пережил он в эту ночь,

В пьяном буйстве наслажденья

Приготовясь изнемочь…

Мы встретились на утре наших дней.

Я в Мае был, а ты еще в Апреле.

Не знали мы тогда о скучном деле,

Бродя среди блуждающих огней.

Там, в синем утре, зов. Он все ясней.

В нем сон и звон пастушеской свирели,

В нем всплеск и блеск, в нем вскрик: «О, неужели,

Лишь тени мы на празднике теней?»

Не может быть. Два маяка в пространстве,

Мы в мире звуков разных две струны,

В двумирности – два солнца, две луны.

И там, где ты – в серебряном убранстве,

Полночным солнцем рдяность я творю, —

Где солнце ты, луною я горю.

Но где же, солнце, ты? Уж я не знаю.

Затем, что солнце ежели с луной,

Соединясь, глядит на свет дневной,

Не одному они сияют Раю.

Не к одному они уходят краю,

Когда идут, раздельно, в мир двойной.

И Осень перекликнется с Весной,

Но Август не прильнет сердечно к Маю.

Любили мы друг друга без конца,

Друг другу были Месяцем и Солнцем.

Перевязавши тонким волоконцем,

Златые два узорные кольца,

Их бросили – венчанье дружбы – в Море.

Быть может, там – на дне – сойдемся вскоре?

И вновь, и вновь твой дух таинственный

В глухой ночи, в ночи пустой

Велит к твоей мечте единственной

Прильнуть и пить напиток твой.

Вновь причастись души неистовой,

И яд, и боль, и сладость пей,

И тихо книгу перелистывай,

Впиваясь в зеркало теней…

Пусть, несказанной мукой мучая,

Здесь бьется страсть, змеится грусть,

Восторженная буря случая

Сулит конец, убийство – пусть!

Что жизнь пытала, жгла, коверкала,

Здесь стало легкою мечтой,

И поле траурного зеркала

Прозрачной стынет красотой…

А красотой без слов повелено:

«Гори, гори. Живи, живи.

Пускай крыло души прострелено —

Кровь обагрит алтарь любви».

Была пора – бездарный мим,

И я кривлялся на подмостках,

В бубенчиках, нашивках, блестках,

Тоскою тяжкою томим…

Сверкала рампа на подмостках,

И я кривлялся – жалкий мим.

А ныне кто-то тяжко дышит

И водит косною рукой,

И песни полные тоской

Он в списки горестные пишет,

И душу взятую Судьбой,

Как трость усохшую, колышет.

И Он сказал: «Есть саркофаг

В стране забвенья и неверий,

Вдали от злоб и лицемерий —

Вкруг алтаря – пахучий мрак;

Там властелин – извечный Маг,

Мой сын возлюбленный – Валерий!

Иди!». Покорствуя веленью,

Несу стихов иероглиф.

О Маг, ответствуй преклоненью!

Еще я отрок – юный скиф,

Ладье грозит подводный риф,

Я к твоему стремлюсь паренью,

Седатый, царствующий гриф!