А есть среди птенцов и боевые ребята: как только выклюнутся из яйца, сейчас вскочат на ножки – и пожалуйста: уж и пищу сами себе добывают, и воды не боятся, и от врагов сами прячутся.

Вот сидят два бекасёнка. Они только день как из яйца, а уж гнездо своё покинули и сами себе отыскивают червячков.

Потому и были у бекаса такие большие яйца, что бекасята в них подрастать могут. (См. «Лесную газету» № 4.)

Куропаткин сын, о котором мы сейчас рассказывали, тоже боевой. Только что родился, а уж бежит со всех ног.

Вот ещё дикий утёнок – крохаль.

Он, как только на свет появился, сейчас же заковылял к речке, бултых в воду – и стал купаться. Он и нырять уже умеет и потягивается, приподнявшись на воде, – совсем как большой.

А пищухина дочь – ужасная неженка. Целых две недели в гнезде просидела, теперь вылетела и сидит на пне.

Вот как надулась: недовольна, что мать долго не летит с кормом.

Самой скоро уже три недели, а всё еще пищит и требует, чтобы мать запихивала ей в рот гусениц и другие лакомства.

Из разных мест огромной нашей страны нам пишут о встречах с удивительной птичкой. Видели её в этом месяце и под Москвой и на Алтае, на Каме и на Балтийском море, в Якутии и в Казахстане.

Очень милая и нарядная птичка, похожая на те яркие поплавки, что в городах продают молодым удильщикам. И такая доверчивая, что подойди хоть на пять шагов – так и будет плавать перед тобой у самого берега, нисколько не боится.

Все другие птицы сейчас на гнёздах сидят или птенцов водят, а эти соберутся в стайки и путешествуют по всей стране.

Удивительно, что эти яркие красивенькие птички – самочки. У всех других птиц самцы ярче, красивее самок, а у этих наоборот: самцы серенькие, а самки пёстрые.

Ещё удивительнее, что эти самочки совсем не заботятся о своих детях. Далеко на севере, в тундре, они снесли яички в ямку – и до свидания! А самцы остались там высиживать яйца, кормить и беречь птенцов.

Всё шиворот-навыворот!

Зовётся эта птичка куличок-плавунчик круглоносый.

Встретить её можно всюду: сегодня здесь, а завтра там.

У тоненьких, нежных трясогузок в гнезде вывелось шесть крошечных голых птенчиков. Пятеро – птенцы как птенцы, а шестой – урод: весь какой-то грубый, жилистый, большеголовый, закрытые плёнкой глаза навыкат, а клювик откроет – отшатнёшься: там целая пасть разверзнется – прорва.

Первый день он пролежал в гнезде спокойно. Только когда трясогузки подлетали с кормом, с трудом поднимал свою тяжёлую толстую голову, слабо пищал и разевал рот: кормите!

На другой день в утреннем холодке, когда родители улетели за кормом, он зашевелился. Он опустил голову, упёрся ею в пол гнезда, широко расставил ноги и начал пятиться.

Наехал задом на братишку-птенчика и начал подкапываться под него. Закинул назад свои кривые голые культяпки-крылышки, обхватил ими братишку, сжал, как клешнями, и с птенчиком на закорках всё задом, задом стал подвигаться к стенке.

В ямке на конце его спины братишка-птенчик – маленький, слабый, слепой – барахтался, как в ложке. А урод, упираясь головой и ногами, поднимал его всё выше и выше, пока птенчик не оказался у самого края.

Тогда, весь напрягшись, урод вдруг резко вскинул задом – и птенчик полетел из гнезда.

Гнездо трясогузок было в обрыве над берегом речки.

Крошечный голый трясогузёнок шлёпнулся внизу о гальку – и разбился насмерть.

А злой урод, сам чуть не вывалившись из гнезда, покачался, покачался на краю его, но толстая голова перевесила – и он свалился назад в гнездо.

Всё это страшное дело длилось две-три минуты.

Потом урод, обессиленный, с четверть часа неподвижно лежал в гнезде.

Прилетели родители. Он поднял на жилистой шее свою тяжёлую слепую голову и, как ни в чём не бывало, разинул рот, запищал – кормите!

Поел, отдохнул – и принялся подъезжать под другого братишку.

С этим ему не удалось так легко справиться: птенчик сильно барахтался и скатывался с его спины. Но урод не унимался.

И через пять дней, когда у него прорезались глаза, он увидел, что лежит один в гнезде: всех пятерых птенчиков-братьев он выкинул прочь и убил.

Только на двенадцатый день от рождения он наконец покрылся перьями – и тогда стало ясно, что трясогузки на горе себе выкормили подкидыша – кукушонка.

Но пищал он так жалостно, так похоже на их собственных погибших детей, так умильно, дрожа крылышками, просил есть, что тонкие, нежные птички не могли ему отказать, не могли бросить его умирать с голоду.