Мы отобрали восемь-девять стихотворений.

Прошло полгода, а, может, и больше. Мы почти забыли об этом письме - мало ли кто

нам не ответил?! И вдруг приходит поэт Витя Болотов:

– Вот, я нашел это в издательстве - валялось среди рукописей. Увидел твое имя и по-

думал, что, может, тебе пригодится.

Мы взяли листок и обомлели: это была Кожиновская рекомендация к публикации.

16

Чтобы понять значимость этого факта, надо вспомнить, что означало в семидесятые

годы имя Вадима Кожинова. Это был литературный бог и бунтарь. Он сделал имя Нико-

лаю Рубцову. Среди тех, кого он «выводил в люди» - Анатолий Прасолов, Анатолий

Жигулин, Николай Тряпкин, Виктор Лапшин... Уже одно упоминание фамилии Кожинова

рядом с именем неизвестного автора могло считаться сенсацией.

Первая реакция - бурная радость. И... оторопь. Ну и что? Рекомендация САМОГО

Кожинова полгода валяется в издательстве, и никакой реакции. Можно представить, как

«стояла бы на ушах» литературная Пермь, напиши Кожинов такое о ком-то другом! Но

зачем эта рецензия нам здесь, дома? Повесить на стенку? Хвастаться перед знакомыми?

Она была направлена по адресу - издателям.

В начале января 1982 года в редакцию газеты «Молодая гвардия» пришел запрос -

выслать на учебу в Высшую комсомольскую школу журналиста. Выбор пал на меня. Я

сначала хотела отказаться: много работы, маленькие дети. И чему там научусь? Тем более

– на сорок дней...

Но Миша сказал:

– Управимся без тебя. Поезжай. Найди в Москве Кожинова и расскажи обо мне.

...В первый раз Вадим Валерьянович назначил мне встречу в Доме архитекторов: он

там читал лекцию на вечере памяти Рубцова. Я пришла почти за час до начала, села в пер-

вом ряду. Слушала, боясь проронить слово. Потом лектор пригласил посмотреть фильм о

Рубцове, и я послушно пошла в кинозал. А когда вспыхнул свет, оказалось, что Кожинов

давно ушел.

Не буду утомлять длинным рассказом, как я пыталась добиться встречи вторично.

Наконец, он сдался - предложил пообщаться в фойе Союза писателей. С первых слов ста-

ло понятно: Кожинову надо от меня отделаться. Он держал подмышкой стопку историчес-

ких книг и вежливо разъяснил:

– Я вообще отошел от поэзии, видите - занимаюсь историей.

Я еще что-то говорила о пермской безысходке, об отношении к его рекомендации...

Он несколько вальяжно развел руками:

– Ну, если со мной в Перми не считаются, может быть, посчитаются в Вологде. Пусть

едет в Вологду. (Так запросто!)

Потом подал мне пальто. Пока я застегнула пуговицы, оглянулась: в фойе уже нико-

го нет. Все мои «героические» усилия кончились ничем.

На следующий день в нашей журналистской в школе на целый день было меропри-

ятие на ВДНХ. Мы сидели врассыпную в большом актовом зале. Одиночное место было

выбрать нетрудно: просторные ряды, рассчитанные на массовую аудиторию, полукру-

жьем, как в цирке, уходили вверх. Ничего не помню, что на этом занятии происходило…

сочиняла и переписывала письмо Кожинову. Много чего написала: об украинских дедах, о

войне, о тюрьме... Послала без обратного адреса - чтобы не было соблазна проверить, до-

шло ли.

А когда вернулась в Пермь, муж показал конверт с московским адресом, а в нем выр-

ванный из блокнота миниатюрный листочек, всего несколько фраз: «Дорогой Миша! Мне

тоже 50 лет...» Подпись - В. Кожинов. Никаких конкретных рекомендаций, но указывался

домашний телефон.

В течение месяца, заглядывая в маленькую комнату нашей хрущевки (днем она пре-

вращалась в рабочий кабинет), я видела: Михаил подолгу сидит на подоконнике и смотрит

на дальний лес. На тот самый тополек, который: «Протяни мне ладонь, тополек...» Мыс-

ленно прощался. А потом сказал:

– Я поеду в Вологду.

17

Решиться на это нам было очень непросто. У меня была хорошая работа, имя в перм-

ской журналистике. Младший сын, десяти лет, подавал надежды в игре на виолончели и