Наконец мотор выключен. И пока Матвей выбирался из кабины, «илюху» уже почти полностью закрыли маскировочными сетями лоскутного безрадостного цвета.

— Здравствуйте, сталинградцы! Как живем? — Матвей поздоровался за руку с потным, раскрасневшимся своим провожатым.

— Живем хорошо. Только летчикам тяжело.

— Понятно. Кто принимает самолет?

— Сержант Кричев, товарищ лейтенант.

— Моя фамилия Осипов. Самолет исправен. Журнал подготовки в кабинной сумке, весь инструмент и формуляры в техническом люке. Там же мой чемоданчик. Достаньте кто-нибудь… Аппарат хороший, сам летает. Ну, счастливо. Может, и увидимся.

Матвей попрощался и полез в кузов подошедшей за ним полуторки. Машина начала петлять между разбросанными по степи самолетами. Осипов не успел еще собрать своих пилотов, как над аэродромом появилась группа Русанова.

Возбужденный своим первым в жизни перелетом, сержант Чернов немножко с удивлением прокомментировал:

— Командир, посмотри-ка, ведь все пришли.

— И очень хорошо. Неисправность на таком перегоне хуже нет. Останешься один — намучаешься. Один ты, как бездомный пес, никому не нужен на промежуточном аэродроме. С грехом пополам, с проволочками долетишь до места, а потом куда? Своих опять уже нет. В этом случае уж лучше остаться в новом полку, чем своих по свету искать.

Вмешался Пошиванов:

— Лучше-то лучше. Но ведь незаконно… Чего доброго, пока разберутся начальники, в дезертирах находишься. Конечно, могут и перевод по просьбе оформить. Да на войне всякое бывает — придет перевод, а человека уже на этом свете не окажется.

— Все это, Степан, правильно. Но мне думается, что в такой человеческой мешанине отбиться от своих только порядочному командиру и красноармейцу страшно. Зато подлецу сподручно: не дезертир, не без вести пропавший, не убитый, но и не живой. Так, тень на государственном коште. А потом где-нибудь и когда-нибудь, когда уже за свою шкуру будет не боязно, этот тип объявится. И закон не ухватит. Потому что на какой-нибудь бумаге будут стоять штемпели, удостоверяющие, что он усиленно искал свою часть. — Наклонился к кабине: — Эй, шофер! Давай вон за той машиной. Там наш командир…

…Солнце упало за дымный горизонт, и в начавшихся сумерках низко над землей показался самолет. Толстоголовая, пузатая рыбина, с двумя крыльями вместо грудных плавников, сделав разворот, пошла на посадку. Его ждали: обшарпанный, видавший виды грузовой Ли-2 прибыл за летчиками. Через несколько минут сел еще один такой же самолет. Надежды Осипова не оправдались.

Вместе с темнотой пришло разрешение на вылет. И прилетевшие днем снова поднялись в воздух, но теперь уже пассажирами… В грузовой кабине горела одна малюсенькая лампочка над пилотской дверью, которая не разгоняла мрак, а только определяла, где нос, а где хвост самолета. Фюзеляжные иллюминаторы, не добавляя освещенности, дымились темно-синими ледышками. В мерцании света только угадывались белесые силуэты летчиков, расположившихся на откидных сиденьях. Бочкообразный фюзеляж, вбирая в себя все вибрации и шумы от работающих моторов, с дрожью басовито гудел. Обычного разговора в этом гуле, дребезжании и еще невесть каких звуках услышать было нельзя. А кричать никому не хотелось. Сидели молча…

Минут через десять после взлета открылась дверь из кабины летчиков, и только потому, что Русанов сидел первый, вышедший наклонился к нему и прокричал в самое ухо:

— Товарищ летчик! В хвосте лежат чистые крыльевые чехлы. Пусть два человека их расстелют по полу, а потом ложитесь все спать. Лететь будем долго. И чтоб никто не курил.

Майор по словам определил, что с ним говорит бортмеханик.

— Хорошо. Сейчас организуем. Спроси у командира разрешение на меня. Хочу побывать в кабине. Спать не хочется, а в самолете таком впервые.

Бортмеханик ушел. Русанов за руку подтащил к себе Осипова:

— Матвей, давай в хвост за чехлами, и укладывайтесь спать. Вместо подушек — парашюты…

Вскоре полторы эскадрильи во главе со своим командиром спали…

У Русанова из головы не уходили думы, навеянные разговором с командиром полка, которому они оставили самолеты. Он вспомнил, как обрадовался человек, когда их увидел: думал, что прибыло к нему пополнение. Позвонил при нем куда-то начальнику. А потом потухшим голосом прокомментировал:

— Комдив говорит, что вы для другого дела предназначены. Не знаю, что важнее сейчас Сталинграда. Ну, ему виднее. Жаль, повоевали бы вместе. Вижу, ребята у тебя боевые.

Он понимал его, как самого себя. И согласен был воевать здесь. Но служба есть служба. При них пришла с боевого задания из шестерки четверка. Опять двоих недосчитался полк.

Ему разрешили зайти в пилотскую кабину. И теперь он молча смотрел мимо головы летчика вперед. Самолет все еще набирал высоту. Волга иногда была видна отдельными блестками с левого борта. За ней, уплывая под крыло, кустилась длинная лента пожаров… Правая сторона неба хорошо вызвездила, но ниже звезд была непроглядная темень. И в этой темноте казалось, что у самолета нет правого крыла.

Впереди по курсу полета, в темном ночном небе, низко над горизонтом висел ковшик Большой Медведицы, а выше неярко, одиноко светилась Полярная звезда. От Полярной он снова вернулся взглядом к ковшу Медведицы и стал разглядывать его ручку. Предпоследняя звезда была не одна — близко к ней мерцала еще одна малюсенькая. Он почему-то представил их двумя живыми существами на прогулке и подумал: «А ведь примерно в этом же направлении, только совсем близко, наш дом, а в нем и моя «двойная звезда» — Лиза и Роман. Но как к ним попасть? Хоть бы увидеть одним глазом. Фронтовые дороги сделали это небольшое расстояние почти непреодолимым. Надо надеяться… Без надежды жить почти невозможно. За нее борются миллионы людей».