В конце сентября дивизии и полки нашего Воронежского фронта, позже переименованного в 1-й Украинский, с огромными потерями форсировали Днепр. На правом берегу был создан знаменитый Букринский плацдарм (г. Великий Букрин), который сыграл важную роль в успешном наступлении наших войск, а позже — во взятии Киева.

Но до масштабов фронта мне, восемнадцатилетнему мальцу, было далеко, как до Луны. Вся моя жизнь ограничивалась масштабами третьего батальона 295-го стрелкового полка и ставшей родной восьмой роты. Мы шли, ведя бои за бесчисленные Первомайки, Кричевки, Ольховатки и прочие деревушки и маленькие городки, большинство из которых я и названия не знал.

Что осталось в памяти от тех сентябрьских и октябрьских боев? Первой серьезной потерей для меня стала гибель Феди Малова. Малой! Он совсем не был малышом, крепкий, решительный парень. Красивый. Вместе со взводом бежал под огнем в атаку. Несколько осколков снаряда пробили ему грудь и живот. Он умер через несколько минут, находясь в сознании. О его смерти мне рассказал Абдулов. Федя не мог представить, не верил до конца, что умирает. Пытался встать, просил:

— Надо врача скорее. Я ведь буду жить?

Он истек кровью, и его последние минуты были мучительными не столько от боли (вряд ли он ее чувствовал), а от тоски и жалости к матери. Его похоронили в братской могиле. Когда я пришел туда, там был только холм. Саперы сколачивали дощатую пирамиду, выжигали раскаленным гвоздем фамилии и инициалы тех, кого сумели опознать. Но через день-два тяжелый снаряд разнес памятник и раскидал останки погибших. Федю Малова хоронили дважды.

Я довел счет убитых немцев до десяти. Их было больше, но засчитывали не всех.

— Вас послушать, и воевать уже не с кем, — осадил меня один из офицеров штаба полка. — Стишком много фрицев без свидетелей кладете.

Ни я, ни Иван не спорили. Тем более меня пообещали представить к медали «За боевые заслуги».

А через четыре дня погиб Иван Ведяпин. Он был немного странный человек. Взять хотя бы дурацкую историю с миской. Почти все напарники и друзья ели из одного котелка. Во второй наливали чай или сами кипятили, используя часто вместо заварки разные травы, вроде иван-чая, смородиновые листья. А Иван брезговал, что ли, или еще почему, хотя в нечистоплотности меня не обвинишь. Не нравились мне первоначальные попытки заставить меня называть его по имени-отчеству. Папаша нашелся! Мы нашего взводного Шишкина в своем кругу часто просто по имени называли, и никогда он не выделывался.

Впрочем, позже я понял его странности. Подмастерье в артели, неуклюжий, с торчавшими конопатыми ушами, почти неграмотный, Иван Ведяпин был далеко не первым парнем в своей деревне. Ванька, и все. А самолюбие лишь вызывало насмешки. И девки конопатого, не слишком привлекательного долговязого парня обходили вниманием, поддразнивая его попытки пыжиться. Иван делился со мной своей прошлой жизнью. В принципе, в деревне относились к нему неплохо, но не так, как ему хотелось. Ведяпин с обидой вспоминал, как однажды заявился на посиделки в добротном, но старомодном отцовском костюме, в сапогах, со взбитыми в диковинную прическу редкими волосами, в фуражке с лаковым козырьком и додумался еще цветок в кармашек умостить.

— Ты, Ванька, свататься никак пришел? — заливались над ним девки.

А он и ответить толком не мог. Если в семнадцать лет я мог все это воспринять по-ребячески просто, то двадцатилетний Иван тогда всерьез обиделся. Забросил подальше отцовский костюм и на посиделках больше не появлялся. Сошелся с вдовой, живущей на полустанке, километра за три от деревни. Получив в первые дни войны повестку, сумел выжить в жуткой круговерти сорок первого. Отступал, прошел, как окруженец, через особый отдел, где его за путаные показания хорошо дубасили, но все же «отпустили на фронт» рядовым красноармейцем пехотного взвода. Был ранен, контужен и сгинул бы безвестно, если бы случайно в присутствии командира батальона не снял метким выстрелом немецкого наблюдателя.

— Глянь, какой! Ну-ка попробуй еще! — удивился комбат.

Иван и без оптики редко промахивался. После шестого или седьмого фрица получил снайперскую винтовку. Счет пошел в гору. Написали про отважного снайпера в дивизионку, потом пропечатали во фронтовой газете. Быстро вырос до старшего сержанта, получил награды, уважение. Научился выступать перед бойцами и даже командирами. Направили почетное письмо в адрес секретаря райкома. Верным ленинцем, сталинским героем проявил себя ваш земляк Иван Митрофанович Ведяпин! Проснулась, заиграла гордость. Плохо? Да нет. Если и перебарщивал иногда Ведяпин, видевший себя лейтенантом, а может, капитаном или даже, чем черт не шутит, — Героем Советского Союза, то ничего особенного в этом никто не видел. Заслужил! Четыре десятка фашистов уничтожил. Умелый, осторожный был снайпер, но и немцы свое дело знали. Произошло все вот как.

В последних числах октября, когда шли бои за Киев, мы с Ведяпиным вышли с ночи на нейтральную полосу. Здесь захлебнулась одна из атак полка, и поредевшие батальоны, наскоро вырыв окопы и траншеи, застряли, ожидая подкрепления. Когда в ту войну жалели людей! Наш полк практически не существовал. В извилистые траншеи, которые то приближались к немцам на три сотни метров, то дугой выгибались в нашу сторону до полукилометра, согнали тыловиков, комендантский взвод, и даже писарей.