ИЗ ГАН-МУ

Жинь-чень, пятое лето. Царства Гинь правления Тьхянь-син первое лето. В первый месяц монгольский Угэдэй переправился через Желтую реку при Бай-пхо и расположился в Чжен-чжоу, оттуда послал Субута обложить Бянь-цзин, столицу нючженьскую.

Нючженьский государь, получив известие, что монгольские войска идут на Бянь, созвал чинов на совет. Президент сената просил, чтобы ударить на неприятеля немедленно, после его дальнего похода. Правитель Ваньяньбаксань был противного мнения и отправил Маньису, чтобы, набрав 10 тысяч дюжин крестьян, отворил малую плотину и, прорвав Желтую реку, окружил столицу водой. Государь приказал генералу Цзягусахэ с 30 тысячами пехоты и конницы обозреть переправы через Желтую реку; набрать в окрестностях столицы из военного состояния 500 тысяч человек и ввести в столицу. Монгольский государь, использовав тангута Сюй-кхэ-цзи из города Хэчжун, при Бай-пхо в уезде Хэ-цин-сань переправился через Желтую реку и поспешно уведомил Тулуя, чтоб он присоединился к нему с своими войсками. Цзягусахэ дошел до Фын-цю, пошел было в обратный путь, но монгольские войска внезапно приблизились, и Маньису погиб с прочими в сражении. Из ополченных крестьян спаслись не более трехсот человек. Монгольский государь, вступив в Чжен-чжоу, послал Субута осаждать город Бянь. Нючженьский государь собрал чины для совещания о оборонительных мерах. Некоторые представили, что построенный генералом Чжугэ-гао-ци внутренний город надобно совершенно оставить и все силы сосредоточить на защите внешнего города, посему решились защищать внешний город, и предписано изготовить отбойные орудия. В это время число войск, находившихся в столице, простиралось не выше 40 тысяч, а городская стена имела 120 ли окружности, трудно было защищать ее во всех точках, почему из уклонившихся сюда жителей составили ополчение. Пригласили прежде отличавшихся при охранении дворца генералов, излишними пополнили праздные места и сим образом при взаимном перемещении нашли для ополчения около ста офицеров. Кроме того, взяли войска, стоявшие по берегам Желтой реки на восток и на запад от столицы, и ополчение из города Вэйчжоу [111] , всего 40 тысяч человек, к которым присоединились 30 тысяч молодых крестьян. Все сии войска расставлены были на четырех сторонах города. На каждой стороне выбрано было по тысяче человек для составления летучих отрядов, которым единственно назначено быть в готовности для подкрепления везде, где потребна будет скорая помощь. Впрочем, не могли распорядить всего по военному порядку. Нючженьский государь указал академику Чжао-вынь-бин сочинить плачевный манифест. Он, выражая раскаяние и изображая сокрушение, представляя обстоятельства и объясняя справедливость, слова употребил и мысли выразил столь совершенно, что, слушая, невозможно было не тронуться: жители города Лоян даже слезно рыдали.

Царства Гинь генералы Вяньянь-хада и Ира-буха повели армию для вспоможения столице, встретившись с монгольским Тулуем, сразились у горы Саньфын и были наголову разбиты. Генерал Ваньянь-ченхо-шан умер.

Монгольские войска после сражения при горе Юйшань распростерлись на север. Из проходимых ими областных и уездных городов не осталось ни одного, который бы не покорился или не был взят. После чего из Тханчжоу пошли на Бянь-цзин. Два нючженьских полководца шли из Дын-чжоу на помощь этой столице. Они вели 150 тысяч пехоты и конницы; монголы в 3 тысячи конницы шли по пятам их. Хада, советуясь с прочими, сказал: «Неприятельский отряд состоит только из 3 тысяч, а мы медлим сразиться. Это знак слабости». Когда нючженьская армия пришла к реке Ша-хэ в области Цзюньчжоу, монгольские войска без сражения отступили. Когда нючженьская армия начинала ставить лагерь, монгольские войска снова тревожили ее. Поэтому нючженьская армия не могла ни на отдых встать, ни подкрепиться пищей; но только шла и сражалась.

По прибытии к селению Хуан-юй-дянь, в 25 ли от Цзюнь-чжоу, не могла идти далее по причине шедшего снега; здесь неожиданно получено предписание, которым велено корпусам обоих главнокомандующих поспешать к столице. Вследствие чего Хада с прочими выступил в поход. Монгольские войска, переправившиеся с севера, уже все собрались и, как впереди, так и позади, завалили дорогу большими деревьями. Нючженьский генерал Ян-воянь очистил сию дорогу. После чего армия пошла вперед и расположилась при Сань-фын-шань. Многие солдаты уже около трех дней были без пищи. Монгольские войска, соединившись с войсками из Хэ-бэй, окружили их со всех сторон; разводили огни и пекли мясо, посменно имея роздых. Пользуясь изнурением и расслаблением войск нючженьских, монголы открыли им дорогу в Цзюнь-чжоу и допустили идти, между тем со свежими войсками ударили с двух сторон; отчего нючженьская армия пришла в смятение. Крики уподоблялись обрушившейся горе. Вушань с 30 конными скрылся в бамбуковой роще, а после уехал в Ми-сянь. Генералы Янь-во-янь, Фан-цзэ и Чжанхой, вооруженные длинными копьями, мужественно дрались и наконец убиты. Хада, видя, что главное дело уже потеряно, хотел спешившись сражаться, но Буха уже был сбит со своего места, почему Хада с генералом Чень-хошан и прочими несколькими сотнями конницы ушел в Цзюнь-чжоу. Монгольский государь в Чжен-чжоу, получив известие, что Тулуй сражается с нючженьским войском, послал к нему генералов Хонь-буху и Цилагуня, но когда они прибыли, то армия нючженьская была уже рассеяна, почему соединенными силами осадили Цзюнь-чжоу и провели ров за городом.

Хада скрылся в пустом покое, но по взятии города монгольские солдаты нашли его и убили. По этой причине монголы сказали: «Вы полагались только на Желтую реку и на генерала Ваньянь-хаду. Ныне Хада убит нами; Желтая река за нами; чего же ожидаете и не покоряетесь?» Чен-хо-шан уклонился в одно тайное место, и когда убийство и грабеж несколько утихли, он вышел и, объявляя о себе, говорил: «Я полководец царства Гинь, желаю видеться с главнокомандующим». Монгольские конные взяли его и представили Тулую, который спросил его о прозвании и имени. «Я генерал Чен-хо-шан, – отвечал он, – победы в Да-чан-юань, Вэй-чжоу [112] и Дао-хой-фу мною одержаны. Если бы я умер среди волнующихся войск, то иные могли бы подумать, что я изменил отечеству. Ныне, когда умру торжественным образом, без сомнения некоторые в Поднебесной будут знать меня». Монголы убеждали его покориться, но не могли преклонить к тому. И так отрубили ему ноги, разрезали рот до ушей, но он, изрыгая кровь, еще кричал: «До последнего дыхания не унижусь». Некоторые монгольские генералы, одушевляемые справедливостью, возливали кобылий кумыс и, молясь, ему говорили: «Славный воин! Если некогда ты переродишься, то удостой быть в нашей земле». Буха бежал, но гнавшиеся за ним монгольские солдаты схватили его и в колодке привезли к горе Гуань-шань, Тулуй хотел склонить его к покорности и долго убеждал к тому; но Буха ничего не слушал, а только говорил: «Я вельможа Нючженьской державы; в пределах нючженьских и умереть должен». После чего был убит. Таким образом погибли лучшие полководцы и храбрейшие воины Нючженьского царства, и впоследствии никто не мог заменить их.

Объяснение. Написав: «повели армию для вспоможения столиц», тем приписывают попечение о службе государю. Написав: «сразились у горы Саньфын и были наголову разбиты», говорят о сражении с неприятелями; и хотя разбиты, но не теряют славы. Чен-хо-шан прежде одержал победы в Да-чанюань, Дао-хой-фу; но, претерпев поражение при Сань-фын, сам явился в лагерь, изъяснялся мужественно, свободно и нимало не унизился. Чем истинно доказал свое усердие к государю. Ответ его монголам и доныне производит сильное впечатление на читателей. И мог ли бы он достигнуть всего, если бы не был воспламенен высочайшей справедливостью? Ах! При этом сражении погибли все твердые полководцы и храбрые войска царства Нючженьского, и уже невозможно стало действовать. Не есть ли это воля неба? Написано: «умерли», тем история приписала им сохранение долга.

Во втором месяце царства Гинь провинции Шэньси генералы бросили Тхун-гуань и возвратились на восток. Монголы достигли их у горы Тьхе-лин и всех предали смерти.

Нючженьский двор, получив известие, что монголы вступили в Жао-фын-гуань, послал Туктань-удына в Вынь-сян, дабы учинить распоряжение в Тхун-гуань, а генерала Туктань-богя главнокомандующим в провинции Шэньси с полномочием действовать по обстоятельствам. Богя немедленно приехал в Шань, объявил по уездам и крепостям, чтоб перевести жителей в большие города, а съестные запасы и обозы собрать в Шань-чжоу и чтоб ближайшие к горам уклонились от неприятеля в укрепленные места. В это самое время Алиха объявил Туктаньудыну повеление двора, чтобы следовать для вспоможения столице. Вследствие чего Удын с главнокомандующим в Тхун-гуань генералом Нахата-хэюй и с главнокомандующим в Цин-чжоу и Лань-чжоу генералом Ваньянь-чунси, оставив все приготовления в помянутых городах, пошли со 110 тысячами пехоты и 5 тысячами конницы в Шань. Съестные запасы городов Тхун-чжоу, Хуа-чжоу и Выньсян простирались до нескольких сот тысяч полумешков. Изготовили около двухсот судов и хотели все сплавить по реке на восток, но вдруг получили известие о приближении монгольских войск. Как хлеб еще не успели нагрузить, то суда отпустили на низ пустыми. Снова собрали народ, чтобы перевести хлеб из магазинов, находящихся в Линбао и Цзе-ши. В это самое время пришли монгольские конные отряды, ограбили и побили великое множество жителей. Нючженьский комендант Ли-пьхин покорился с крепостью Тхун-гуань монголам. После того монгольские войска беспрепятственно пришли в Шань. Удын выступил с войсками из Вынь-сян, старые и малолетние шли вслед за ними. Идучи по юго-западной дороге, вступили в большие горы, но тут посреди льдов и снегов многие офицеры отложились. Монголы услышали о том и, выйдя из Лу-ши в нескольких стах конницы, догнали их. По горным дорогам лежащие снега от дневного солнца таяли; следовавшие за войсками женщины и девицы, идучи по колена в грязи, бросали старых и малолетних. Горы наполнились плачем и воплем. Дойдя до горы Тьхе-лин, хотели сражаться, но от голода обессилели. Почему Ваньянь-чунси первый покорился, но монголы отрубили ему голову, – отчего нючженьские войска пришли в великое смятение. Удын и Хэюй с несколькими десятками конных ушли в ущелья; но, преследуемые конницею, были догнаны и все преданы смерти.

В третий месяц монголы обложили Ло-ян. Царства Гинь объездный генерал Цян-шень, упорно сражаясь, отразил их.

Когда монголы, установив баллисты, начали осаждать Ло-ян, то в городе охранных войск находилось только от трех до четырех тысяч солдат, собравшихся из армии, рассеянной при Сань-фын-шань, и около ста человек из корпуса генерала Чен-хо-шан. Генерал Сахалянь по причине открывшегося на спине чирия не мог командовать, почему бросился в водяной ров и умер. Главнокомандующий Жинь-шеу-чжен сам принял начальство, и когда он пошел для вспоможения столице, то жители страны Хэнань объявили Цян-шень начальствующим и препоручили ему 2500 человек войска. По прошествии трех дней монгольские войска обложили город с трех сторон. Цяншень сделал знамена из лоскутьев платья, поставил на стене городской и, обнажив себя, начал сражаться. Он с несколькими стами сильных солдат всюду поспешал для подкрепления, для поощрения войск производил сильный крик, как будто было их до 10 тысяч человек. Когда недостало оружия, то употребляли деньги вместо железков к стрелам; каждую монгольскую стрелу разрезывали на четверо и стреляли посредством плетей или трубок. Еще построили отбойные машины, из которых несколько человек могли метать большие каменья далее ста шагов и при каждом разе попадали в цель. Цян-шень бегал и всюду помогал и куда ни приходил, везде одерживал верх. Монголы, усиливая войско и упорно осаждая, в три месяца не могли взять города и отступили.

Двор Гинь послал царевича Ваньянь-агэ заложником к монголам и просил о мире. Летом, в четвертый месяц, монголы отступили и расположились лагерем по рекам Ло-шуй и Желтой.

Монгольский государь, намереваясь возвратиться на север, отправил посланника из Чжен-чжоу в Бянь с предложением, чтобы нючженьский государь покорился; сверх чего требовал выдать мудреца Чжао-бин-вынь, Ян-шенгун, Кхун-юань-цо и прочих, всего двадцать семь фамилий, также семейства поддавшихся монголам, жену с детьми генерала Ира-бухи, швей и птичных охотников. И так, вместо всего вышеперечисленного, нючженьский государь отправил первого министра Ли-ци представить царевича Ваньянь-шеу-шунь [113] монголам в заложники и просить о мире. Генерал-прокурор Фоймо Эгудэ (Удэ) назначен посланником для заключения мира. Они еще не отправились, как монгольский Субут, услышав об этом, сказал: «Я получил повеление осаждать город, другого ничего не знаю». И так поставил осадные машины; по берегу городского водяного рва построил палисад; согнал пленных китайцев, далее женщин, девиц, стариков и детей и заставил их носить на себе хворост и солому, чтобы завалить ров. В несколько минут заровняли около десяти шагов. Как решились договариваться о мире, то министр Ваньянь-баксань не смел сражаться с монголами. В городе обнаружилось неудовольствие и ропот. Нючженьский государь, услышав об этом, в сопровождении шести или семи конных выехал за ворота Дуань-мынь и прибыл к судовому мосту. В это время от недавнего дождя сделалось грязно. Как государь выехал неожиданно, то жители столицы в изумлении не знали, что делать; только становились на колени подле дороги. Старики и дети теснились пред ним; некоторые по ошибке касались его одеяния. В скором времени прибыли к нему министры и прочие чиновники. Подали ему параплюй, но он не принял и сказал: «В армии все под открытым небом: для чего же мне иметь параплюй?» К нему подступили около 60 солдат из юго-западного корпуса и сказали: «Северные войска уже до половины заровняли городской ров, а министр отдал приказ не пускать ни одной стрелы, опасаясь помешать переговорам о мире; что это за расчет?» Государь сказал им: «Я для спасения подданных решился именоваться вассалом, платить дань и во всем повиноваться. Имею только одного сына, который еще не пришел в возраст, теперь и его посылаю в заложники. Потерпите несколько, пока князь выедет. Если после этого татаньцы не отступят, то и тогда не поздно будет отчаянно сражаться». В этот день великий князь отправился в путь, но монголы, несмотря на то, начали осаждать соединенными силами. В столице строили баллисты во дворце. Ядра были сделаны совершенно круглые, весом около (китайского) фунта, а камни для них брали из горы Гын-ио [114] . Баллисты, употребляемые монголами, были другого вида. Они разбивали жерновые камни или каменные катки на два и на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были строены из бамбука, и на каждом углу стены городской поставлено их было до ста. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали. В несколько дней груды камней сравнялись со внутренней городской стеной. Отбойные машины на стене городской построены были из огромного строевого леса, взятого из старых дворцов. Как скоро дерева разможжались от ударов, то покрывали их калом лошадиным, смешанным с пшеничной мякиной, и сверх того обвивали сетями, веревками, канатами, тюфяками, Висячие дощатые щиты снаружи обиты были воловьими кожами. Монгольские войска употребили огненные баллисты [115] , и где был нанесен удар, там по горячести не можно было вдруг помогать. Старики сказывали, что династии Чжоу государь Ши-цзун, строя городскую стену, глину брал из Ху-лао. Эта глина крепка и плотна, как железо; и от ударов из баллист приметны были одни впадины. Монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал 150 ли. На том валу были амбразуры и башни. Ров и в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен притин, в котором стояло около 100 человек караульных. Вначале Баксань приказал за городскими воротами построить земляные пристенки, кривые и узкие, чтобы два или три человека могли проходить и стеречь, дабы монголы не могли отбить или осадить ворот. Генералы предлагали делать по ночам вылазки; но войска не могли нечаянно выступать, а если когда и выходили, то монголами тотчас были примечаемы. После того выбрали 1000 человек отважнейших солдат, которые должны были из прокопанного под городской стеной отверстия, переплыв через ров, зажечь подставки под баллистами. На стене городской выставлены были сигнальные фонари из красной бумаги, по зажжении которых надлежало плыть через ров. Монголы и это приметили. Еще спускали бумажных гусей (змеев в виде гусей) с прикрепленными к ним объявлениями для убеждения в плен взятых китайцев. Когда эти змеи оказывались над монгольским лагерем, то нитку отрывали. Политики говорили, что министры хотят бумажными гусями и фонарями отразить неприятеля; это трудно. В это время нючженьцы имели огненные баллисты, которые поражали, подобно грому небесному. Для этого брали чугунные горшки, наполняли порохом и зажигали огнем. Сии горшки назывались чжень-тьхянь-лэй (т. е. потрясающий небо гром). Когда баллиста ударит и огонь вспыхнет, то звук уподоблялся грому и слышен был почти за 100 ли. Сии горшки сжигали на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню. Монголы еще делали будочки из воловьих кож и в них, подойдя к стене городской, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому со стены городской никак нельзя было вредить. Некоторые представили способ, чтоб спускать со стены городской на железной цепи горшки чжень-тьхянь-лэй, которые, достигши выкопанного углубления, испускали огонь, совершенно истреблявший человека и с кожею воловьей. Еще, кроме этого, употребляли летающие огненные копья, которые пускали, воспламеняя порох, сжигали за 10 от себя шагов [116] . Монголы только двух этих вещей боялись. Они осаждали город 16 суток, денно и нощно. Около миллиона с обеих сторон убито при этой осаде. После всего и могила матери нючженьского государя была раскопана. Субут видел, что невозможно взять город, почему, приняв ласковый тон, объявил, что открыты мирные переговоры между государствами и военные действия прекращаются. Нючженьское правительство согласилось на его предложение и отправило Ян-цзюй-жинь, советника палаты финансов, за городом угостить войска монгольские и поднести дорогие дары. После Субут дал слово отступить с войсками и расположился между реками Желтой и Ло-шуй. Вице-министр Чигя-кацик, приписывая себе славу в защите города, хотел в сопровождении всех чинов явиться во дворец с поздравлением. Но вицеминистр Нэйцзу-сэлэ сказал: «Клятва, под городскими стенами учиненная, в Чунь-цю почитается стыдом, так можно ли поздравлять с прекращением осады?» Кацик, рассердившись, сказал: «Престол спасен, государь избавлен от опасности – и вы не считаете это радостью?» Он приказал академику Чжао-вынь-бин сочинить поздравительный доклад. Чжао-вынь-бин сказал на это: «По Чунь-цю, когда новый дворец сгорел, три дня плакали. Нет, после таковой осады столицы, в сообразность обрядам, надлежит утешать, а не поздравлять». Тем дело кончилось. Нючженьский государь, вступив на ворота [117] Дуань-мынь, объявил прощение, обнародовал награду чиновникам и разночинцам, которые могут починить или обратно взять важный какой-либо город; войскам сделал угощение и награду; уменьшил свой стол; отменил ненужных чиновников; отпустил девиц из дворца; запретил в докладах именовать себя премудрым; слова «премудрый указ» заменил словом «предписание». В столице прекращены строгие меры, и пешие солдаты начали выходить за ворота Фын-цю-мынь для сбора зелени и дров. После чего открылась в городе зараза, продолжавшаяся 50 дней. В течение этого времени около 90 тысяч гробов вынесено было из городских ворот, не считая бедных, которых не в состоянии были похоронить.