Лучкову поступило заявление по поводу варварски изрезанной волейбольной сетки от гражданки по фамилии Нищеброд. Начав разбирательство, Лучков первым делом спросил у гражданки, кого она сама подозревает в злодеянии, и в ответ получил мою фамилию. Якобы мною сделано это из мести.

Нищеброды жили на нашей улице, и возле их двора была организована волейбольная площадка, где их взрослый сын Лёша с приятелями растягивали настоящую магазинную волейбольную сетку, и стучали по мячу. Нам, пацанам помельче, тоже хотелось настоящего волейбола, но поиграть с сеткой перепадало не часто. В тот день взрослые ребята освободили площадку, и мы решили поиграть. Сетка висела высоко, не по нашему росту, и решено было немного её приспустить. С этой целью я залез на столб, но вышла тётка Тося Нищебродиха и всех прогнала, а меня перетянула хворостиной. Мы ушли, а после сетка оказалась изрезанной, а поскольку мне досталось больше всех, то и подозрение пало на меня. На самом деле я ни сном, ни духом не ведал о происшедшем, и мы с Максимом ещё только строили планы мести дурной бабе, но Лучкову подозрения показались основательными. И на своём казённом мотоцикле он отправился меня искать. Поиск был недолгим, так как он сразу на меня и наткнулся. Я шёл по улице домой, а он, увидев мальчика, остановился, заглушил мотоцикл и окликнул меня. Я подошёл ближе, и он спросил, не знаю ли я Родиона Коновалова. Я сказал, что знаю, так как я он самый и есть. Лучков предложил прокатиться в одно место для беседы. Я не стал возражать, совесть у меня была почти чиста, прокатиться на мотоцикле выпадало не каждый день, и он отвез меня в отделение.

Сейчас такое не может произойти в принципе. А тогда, в начале шестидесятых, порядки были простые, и в чём-то даже патриархальные. И был один нюанс – наследие войн. Оружие и боеприпасы вовсе не были диковинкой, и порой лежали буквально под ногами, только копни. Помню, как-то пошло увлечение оружием, и все ребята принялись выстрагивать деревянные сабли и винтовки. Я тоже этим занялся. Баба Фрося заинтересовалась, чего это я делаю из палки. Я объяснил, что саблю. Она сказала: – «И-и, баловство», и полезла на горище. Покопавшись там, достала откуда-то и вручила мне настоящий кавалерийский клинок, острый как бритва. Он стал предметом зависти не только одногодков, но и взрослых мужиков, которые часто просили обменять его на что-нибудь, но я не поддавался и воевал этим клинком с татарником. Отдав клинок, баба Фрося пообещала, что когда вырасту, она покажет зарытые в огороде пулемёт и три винтовки с патронами. Она не совсем привыкла к тому, что войны закончились, и сказала:

– Когда придут, будет, чем отбиваться, а у тебя Радивон глаз верный.

– Кто придёт?

– Хучь кто. Кадеты, а може красные, або немцы. Все ироды.

Эта атмосфера была для меня нормальной.

В тот день я возвращался от Коли Гарбуза, очень далёкого родственника, парнишки немного старше меня. Он с утра зазвал меня показать пистолет. Это был немецкий «Вальтер» небольшого калибра, вполне годный для стрельбы. Были и патроны. Где он его достал, не знаю, пронырливый был. Мы долго изучали его, любовались, и я предложил пострелять. Но Коля был осторожен:

– Народу вокруг много, да и мать, если услышит, то палки даст и заберёт.

Можно было бы сходить в какое-нибудь безопасное место, но в тот день по какой-то причине Колю со двора не выпускали. У меня дома таких проблем не было, возле речки было пустынно, и я выпросил этот пистолет с четырьмя патронами, чтобы пострелять. Коля дал с условием вернуть на следующий день, и естественно, не болтать.

И вот, в предвкушении испытаний, с Вальтером за пазухой, этим пятнышком на моей совести, иду домой, а тут Лучков. Пазуха, это универсальный карман из рубахи или майки, куда можно уложить неимоверное количество всего, но для её создания необходима хорошая подпояска. Можно было ходить в трусах и босиком, но добрый кожаный ремень был обязательным элементом одежды. Имелся он и у меня, а при моём худощавом сложении засунутый за него пистолет был незаметен. Обыскивать же меня милиционерам не пришло в голову, так как в сатиновой «шведке», полотняных штанах и босиком, я был весь на виду. Да и выражение лица у меня было простецкое, если не сказать туповатое. И начался этот знаменитый допрос.

Самое интересное то, что весь допрос я не имел никакого представления о том, в чём собственно дело, так как ранее ничего не слышал про изрезанную сетку. Лучкову же моё незнание представлялось уловкой. Он не понимал, что попал на педанта, и мои ответы считал проявлением хитрости. Дело происходило в комнате со столом посередине недалеко от поста дежурного, который всё слышал, и по мере возможности помогал Лучкову. Строго глядя на меня через стол, Лучков сказал:

– Я буду задавать вопросы, а ты, Родион должен правдиво и честно отвечать.

– Я брехать не умею, любой скажет.

– Что ты делал вчера?

– Когда именно?

Лучков, привыкший иметь дело с изворотливым элементом, решил начать издалека, в надежде, что я сам проболтаюсь. Точное время преступления не было известно, Лучков задумался, и велел рассказывать про весь день, рассчитывая поймать на нестыковках. Я переспросил:

– С утра, или когда проснулся?

– А ты что, утром не спал?

– Нет, я на рыбалке был. Клёва никакого, я удочки смотал и часов в семь домой приехал. Молока попил, и спать завалился. Приснилось мне…

– Сны не надо. Давай с пробуждения.

– Разбудила меня Верка. Прилетела она часов в десять и постучала в окно. Принесла двадцать копеек, и я дал ей за это кусочек сала.

– На двадцать копеек?

– Да нет, кусочек небольшой, много ли ей надо?

– Не пойму. Прилетела. Сало. Почему?

– Потому что ворона.

– Какая ворона ещё?

– Обычная, которые летают. Я её Веркой зову, она имя своё знает, в ответ каркает. Если где найдёт денежку, то мне несёт.

Дежурный обозвался:

– Ишь ты! Я бы заимел пяток таких ворон.

Летняя жара действовала угнетающе, в том числе и на преступные желания, поэтому в отделении почти никого не было. Время мелких правонарушений наступало ближе к вечеру. Дежурный Кирин не был загружен. Он коротко отвечал на звонки и давал устные справки изредка заходящим сотрудникам. Поначалу к допросу он отнёсся равнодушно, однако по мере развития беседы, стал проявлять к ней живой интерес. Лучков на реплику дежурного поморщился, и стал слушать дальше, а рассказывал я охотно, и строго придерживался хронологии. Первым делом я сообщил, что было на завтрак, и кто его готовил. Затем о том, как пришёл Максим, и мы пошли на речку. Я читал детективы о майоре Пронине и знал, как важны для милиции всякие детали, и старался изложить события подробнее. Поэтому я перечислил не только встреченных нами людей, но и коней, собак, а также все виденные машины.