– Нисколько. Раньше двух мне не приказано. Сейчас два.

– Сейчас семь минут третьего, матушка. Семь минут! Я ждал, ждал...

Он стал разбирать книги и газеты, которые я ему принесла. Корректуру положил на стол и слушал отчет о моем посещении Гольцева.

– К сожалению, я почти все читал, - тихо говорил он.
– Неизданные статьи Л.Н.Толстого? Последние? Да, это я прочту с удовольствием. Я не разделяю...

– Нельзя вам говорить!
– прервала я его, - а вы, кажется, собираетесь разбирать учение Льва Николаевича.

– Когда вы едете?

– Сегодня.

– Нет! Останьтесь еще на день. Придите ко мне завтра, прошу вас. Я прошу!

Я достала и дала ему все три телеграммы. Он долго их читал и перечитывал.

– По-моему, на один день - можно.

– Меня смущает это "выезжай немедленно". Не заболели ли дети?

– А я уверен, что все здоровы. Останьтесь один день для меня. Для меня, - повторил он.

Я тихо сказала:

– Антон Павлович! Не могу.

Я представила себе: что будет? Я пошлю телеграмму, что задержалась, и Миша сегодня же вечером выедет в Москву. Но положим, что он не выедет, /263/ дождется меня. Какой прием меня ожидает? И это бы ничего! Но ведь я дам ему уверенность, что люблю Антона Павловича, и сделаю так, что от нашего семейного счастья не останется и следа. И его и моя жизнь превратится в ад. А из-за чего? Из-за лишнего визита продолжительностью в три минуты.

Мысли беспорядочно неслись в моей голове.

– Значит, нельзя, - сказал Антон Павлович.

И я убедилась, что он опять все знает и все понимает. И Мишину ревность, и мой страх.

"Я уверен, что все здоровы".

– Не владею я собой... Слаб я...
– прошептал он.
– Простите...

Вошел доктор. Антон Павлович показал ему на цветы и уверенно сказал:

– Мне это не вредно.

Доктор наклонился, понюхал и неопределенно заметил:

– Хорошо!

Потом обратился ко мне:

– Плохо ведет себя наш больной: не спит, возбужден.
– Засмеялся и прибавил: - Своеволен. Сладу с ним нет.

Я встала, чтобы уходить. Я понимала, что доктор очень не одобряет мои посещения и будет рад, что я уеду.

– Сегодня уезжаете?
– как раз спросил он.

– Сегодня вечером.

– А если бы до вечера...
– вдруг быстро начал Чехов, но, не договорив, замолчал, взглянул на доктора.

– Вам отдыхать надо, отдыхать, - твердил доктор.

Надо было проститься и уйти, но я была так поглощена своими мыслями, что плохо сознавала, что делала. И я стала собирать на кровати разбросанные книги и бумаги и заворачивать их.

Случайно я обернулась и увидела, что Антон Павлович лукаво улыбается и заслоняет обеими руками цветы. Я опомнилась, засмеялась и опять положила пакет на постель.

Ах, как мне хотелось встать тут на колени, около самой постели, и сказать то, что рвалось наружу. Сказать: "Любовь моя! Ведь я не знаю... не смею верить... Хотя бы вы один раз сказали мне, что любите меня, что я вам /264/ необходима для вашего счастья. Но никогда... Если я останусь сегодня, это будет решительный шаг. А говорить об этом нельзя. Вы слабы, вас нельзя волновать".

– Выздоравливайте!
– сказала я и пожала руку Антону Павловичу сверху, как она лежала на одеяле.

– Счастливого пути, - сказал он, и я быстро пошла к двери. И, как в прошлый раз, он меня окликнул.

– В конце апреля я приеду в Петербург. Самое позднее в начале мая.

– Ну конечно!
– сказал доктор.

– Но мне необходимо!
– заволновался Антон Павлович.

– Конечно, конечно.

– Я говорю серьезно! Так вот, значит, в конце апреля... Я буду непременно.

– А до тех пор будем писать, - сказала я и быстро скрылась, поймав на себе строгий взгляд доктора.

На этот раз не было у меня тепла на сердце. Я отказала Антону Павловичу в его горячей просьбе: "...для меня". И вот для него я не смогла сделать такого пустяка, как остаться на один день.

"Я прошу..."

Не могла! Не одолела чего-то. А это "что-то" напирало со всех сторон: Мишино состояние духа, которое я чувствовала на расстоянии, отношение доктора и сестры, даже отношение моего старшего брата и его жены. Они как-то явно недоумевали: почему эти письма с посыльным? Почему меня пускают в клинику? Почему телеграммы из Петербурга?

Я знала, почему телеграммы: в редакции газеты Сергея Николаевича сразу стало известно о болезни Чехова, значит узнал и Миша. Известно стало и о том, кто посещает больного.

Я шла домой в очень тяжелом настроении, то обвиняя, то оправдывая себя, и вдруг увидала перед собой Льва Николаевича. Он часто гулял по Девичьему полю. Он узнал меня и остановился.

– Откуда вы? Из монастыря?

– Нет, из клиники.

Я рассказала ему про Антона Павловича.

– Как же, как же, я знал, что он заболел, но думал, что к нему никого не допускают. Завтра же пойду его навестить{264}. /265/