......Я, сидя в углу комнаты на узле с вещами и болтая ногами, наблюдала за бабушкой, в сотый раз обходящей нашу абсолютно пустую, как мне казалось, комнату. Усталые натруженные руки скользили по деревянному комоду, столу, по стенам, бережно взяли коробочку со всевозможными нитками... Морщинки разгладились, нежной улыбкой тронулись губы - бабушка прижала к груди корзину с рабочими наперстками, лентами, нитями, иглами. Глаза ее оставались грустными и затуманенными, а по щеке скатилась одинокая слеза. Накрахмаленный белый чепчик, коричневое с черными кружевами платье....

Я смотрела на бабулю, и вдруг поняла, что она плачет. Испуганно соскочив, меня остановила ее рука - 'не мешай. Это просто эмоции'. Вошел дед. Устало прислонившись к косяку, стащил с головы шляпу и посмотрел на нас. Тревожно так посмотрел, сумрачно. Серые глаза сверкнули. 'В чем дело? Сколько можно собираться? Я вас спрашиваю' Беспомощно показав на нее рукой, увидела его смягчившееся, но грозное лицо. 'Нам давно пора. В поселении остались только мы. Все в повозках уже выехали....В чем дело, Алира?' 'У меня такое предчувствие, нехорошее предчувствие, что мы больше не увидим наш чудесный дом. Но мы, мы все же молодцы, нам удалось так долго и спокойно продержаться.... Эх, еще чуть-чуть бы, и как бы все изменилось....' И бабушка вновь заметалась по комнате, судорожно пытаясь сообразить, ничего ли не забыла, все ли взяла. А дед, ...дедушка вдруг начал посматривать то на меня, то на нее. 'Говоришь, предчувствие у тебя? Оно тебя никогда не подводило,...даже когда....неважно. Может, ничего страшного, если не дождемся пятнадцатилетия Елены?! Мы должны тебе сказать, Елена, что-то очень важное, невероятно важное!'. 'Нет! Не надо!... Некогда разговаривать! Скажем в дороге, когда ей исполнится пятнадцать, а сейчас главное - успеть уйти от этих головорезов. Потом поговорим! Обязательно!'. И сверкнув глазами, полными слез, она схватила меня за руку, и потащила к двери. Плотно закрыв ставни, дедушка досками крест-накрест забил дверь и окна, и, подгоняя нас, уселся на вожжи. Перед воротами, натянув поводья, он оглянулся на дом, на сарай, где работал плотником, где аккуратно лежали доски одна к одной, бруски, сверла, его обожаемый набор инструментов, и вздрогнул. Побледневший, с намокшими глазами, он, сердито протерев их рукавом, отвернулся, и крикнул: 'Н-но, родная, поехали'.

Наша нехитрая поклажа разместилась в нескольких мешках внутри повозки, служа одновременно мне местом. Выехав с проселочной дороги, мы оказались в длинной веренице повозок и телег, забивших всю дорогу.... А небо хмурилось, плыли тяжелые, свинцовые тучи, дул неприятный резкий ветер, пробирающий до костей. Несмотря на все мои протесты, я была по нос закутана в шерстяное одеяло.... 'Ох, что ж делается то.... Люди, люди, кругом люди. Одни из-за характера и гордыни королевства в войну втягивают, а другим страдания достаются. Илларий, дай Бог выберемся, девочке нашей пятнадцать справим, и все тогда....' - и бабуля всхлипнула. Похлопав ее по плечу, дед Илларий прошептал: 'Будем верить....Другого не дано...'

А люди бежали отовсюду. В обе стороны от границы выстраивались очереди беженцев, с отчаявшимися и растерянными лицами, не знающими куда бежать и как быть. В воздухе стоял запах гари, крови и боли. Дым от походных костров пропитывал всю одежду, и дышалось тяжело. Время от времени воздух разрывался криками тяжело раненых, едущих мимо нас в санитарных закрытых повозках. А рядом, поднимая облака пыли, проносились военные патрули, выискивая подозрительных и тайных агентов; теснив беженцев, шагали пешие войска.

Посадив меня вглубь повозки, бабушка и дедушка строго настрого велели не высовываться. Прильнув к щели в повозке, я смотрела на семью, ехавшую в соседней от нас телеге. Родители и трое ребятишек. Девочка и кажется малыши-близнецы, закутаны в одеяло, и жуют. Все то время, что я бессовестно разглядывала круглые перепачканные рожицы, они жевали. Их мама, мельком оглянувшись, одному что-то успела поправить, девочке повязала платок на голову, и вытерла нос другому... А у меня заныло; нет, я не жалуюсь, мне хорошо, баба и дед любят крепко, но ....

Родителей я не помнила, знала лишь, что мне почему-то надо дождаться пятнадцатилетия, и тогда я все узнаю, мне обо всем расскажут.... Все мои мольбы рассказать раньше натыкались на стену молчания, лишь дед шутливо грозил, что получу я когда-нибудь по загривку. Как драгоценность, я хранила в памяти случайно подслушанный обрывок разговора перед самым отъездом: '....давно хотел спросить, заметила, она становится на мать похожа'. 'Молчи....Сейчас услышит, опять выспрашивать начнет, а ей еще нельзя, понимаешь, нельзя...' 'Жалко мне девчонку, такое узнать предстоит....' 'Мы рядом будем, чем сможем - поможем'. О родителях я должна была узнать в день рождения, но, как я поняла по их враз побледневшим лицам, узнать предстояло что-то нехорошее. Но что? И опять тайна, и опять это пятнадцатилетие....

Холодало. Продвигались мы чудовищно медленно. Вдоль дороги на вороных скакунах в форме стражников проезжали военные, проверяя документы и разрешительные бумаги. А по утрам края дороги уже покрывались тонкой коркой льда. Из серого полотняного мешка достали длинную шерстяную юбку, колготы, теплое платье, накидку и платки. Вяленое мясо, заготовленное тонкими пластинами, ушло первым. Бабушкин хлеб мы растягивали до последнего. Медовые лепешки, небольшая головка сыра, и творог - каждый раз, как бабуля начинала копошиться возле волшебного сундучка, мы с дедом начинали облизываться.... Мы ехали по разбитой дороге, скрипели колеса, запасы еды таяли, и все мы со страхом оглядывались назад, туда, откуда порывистый ветер приносил запах и боль войны. Повозки с ранеными стали попадаться чаще. Уже где-то неподалеку гремели сражения, били пушки и войска шли в атаку. Дорогу усиленно расчищали для проезда кавалерии, на телегах везли ядра, упакованный в мешки порох....

До заветного дня оставалась неделя, какая-то неделя, когда множество повозок согнали в одну кучу, чтобы проехал королевский экипаж. А потом раздался сильный взрыв. Я оказалась придавлена мешками с провиантом и вещами, и с трудом выбралась из-под обломков повозки. Ничего не понимая, замерев, я искала родные лица, родные руки, родные сердцу глаза....Стоя в мучительной тишине, я не верила... И меня пронзило; и слезы потоком из глаз, и нет дыхания. Нет ничего....

Что бабахнуло и где, я до сих пор не знаю. Знаю другое, что этот взрыв оставил меня одну. Одну!!! Одну навсегда. Одну, без них - без бабушки и дедушки, любящих меня и переживающих за меня. Одну.... Зажав в руках платок, я неотрывно смотрела на кусок коричневой материи, одиноко висящий на обломке сидения. На глаза налезло что-то красное, машинально вытерев, на руках увидела кровь. И сжавшись в комок, уткнувшись лицом в порванные колготки на коленях, я зарыдала....