чистым нимбом, можно назвать обаянием высшего разря­

да. Мало ли красивых физиономий? Но Блок был не

столько красив, сколько прекрасен; в правильных, антич­

ных чертах его благородного лица светилось неподдель­

ное вдохновение. Передо мной стоял поэт в полном значе­

нии слова, поэт с головы до ног. И действительно, вне по­

этической сферы Блок немыслим: попробуйте вообразить

его в чиновничьем фраке, в офицерских эполетах: полу­

чится карикатура.

Таким я увидал его впервые, и таким он навсегда

остался для меня.

В манерах и походке небрежная грация; стройный

стан изящно стянут черным с атласными отворотами

сюртуком; все подробности костюма тщательно обдуманы.

Как сейчас, вижу это светлое молодое лицо, вол­

нистые каштановые кудри, нежную улыбку. Мне Блок на­

помнил Ленского в «Онегине».

Слышу, как сейчас, глуховатый, ровный голос с дере­

вянным оттенком, с точным, отчетливым произношением:

каждое слово чеканится.

Но, как это ни странно, я не могу припомнить, что

именно читал в тот вечер Блок. Полагаю теперь, что это

были стихи из сборника «Нечаянная Радость», только что

приготовленного к печати. Весной он вышел в изда­

тельстве «Скорпион» 1.

3

Незаметно пробежали четыре года.

«Золотое руно» и «Весы» успели сойти со сцены.

В Москве возникло литературно-философское изда­

тельство «Мусагет», возглавляемое Андреем Белым 2.

На Пречистенском бульваре, близ памятника Гоголю,

небольшая квартира из трех комнат с кухней; здесь му-

сагетцы толкутся с утра до вечера; заезжие гости даже

ночуют в гостиной на широком диване, под портретом

Гете.

49

Сотрудникам и гостям подается, по московскому обы­

чаю, неиссякаемый чай в больших круглых чашках и

мятные пряники.

Осенью 1910 года я бывал в «Мусагете» каждый день.

Как-то ранним сентябрьским вечером захожу в редак­

цию. В передней на вешалке чье-то незнакомое пальто.

Направляюсь в гостиную. Навстречу мне с дивана подни­

мается неизвестный, протягивает руку:

— Блок 3.

Как переменился он за это время!

Английский моряк: вот сравнение, тут же пришедшее

мне в голову.

Коротко подстриженные волосы, загорелое, с каким-то

бронзовым налетом, лицо, сухие желтоватые губы, потух­

ший взгляд. В тридцать лет Блок казался сорокалетним.

Разговор наш на первый раз ограничился шаблонными

фразами; при дальнейших двух-трех встречах в «Мусаге-

те» мы говорили тоже о пустяках...

Я жил тогда на Смоленском рынке, в меблированных

комнатах «Дон». Это был любопытный осколок старой

Москвы, описанный в мемуарах Андрея Белого.

Раз, утром, слышу стук в дверь.

Входит Блок. Он заезжал в «Дон» по делу, увидеться

с членом редакции Эллисом; не застал и решил навестить

меня.

Я велел подать самовар, и вот тут, за чаем, впервые

завязалась у нас серьезная беседа.

О чем только мы не говорили: о книгах и поэтах, о

Фете и Владимире Соловьеве, о русском театре и актере

Далматове, о философии и любви.

Уже собираясь уходить, Блок взял со стола книгу и,

улыбнувшись, спросил:

— Может ли существо неодушевленное мыслить?

— Не м о ж е т , — ответил я.

— Вот и ошиблись. Не только мыслить, но и чувство­

вать. Правда, само оно не ощущает ни чувств, ни мыс­

лей, но это все равно: оно их передает другим. Что такое

книга? Вымазанная типографской краской пачка бумаж­

ных листков. А какую громадную, бессмертную жизнь

она в себе заключает! Точно так же с точки зрения по­

чтового чиновника, что такое «Гамлет» Шекспира? Фунт

бумаги.

Эти слова до того поразили меня своей оригиналь­

ностью, что я их тогда же записал.

50

4

В начале зимы я ездил в Петербург и был у Блока

на Малой Монетной улице.

Александр Александрович встретил меня дружески