новый герой, в стремлении своем к благообразию, дойдет до конца, примет

сердцем и поймет правду и красоту странника из крестьян Макара Долгорукого.

12 Стр. 289. Имеется в виду прежде всего секта, организованная в

Петербурге английским проповедником лордом Редстоком, см. прим. 67 к стр. 94.

13 Стр. 289. О спиритизме Достоевский писал в январском, мартовском и

апрельском выпусках "Дневника писателя" за 1876 год (Достоевский, 1926-1930, XI, 173-178, 243-244, 272-278).

14 Стр. 289. О деле Каировой Достоевский писал в майском выпуске

"Дневника писателя" за 1876 год (Достоевский, 1926-1930, XI, 281-298).

15 Стр. 292. Имеется в виду апрельский выпуск "Дневника писателя" за

1877 год, в первой главе которого Достоевский приветствует начало русско-

турецкой войны и надеется, что она "освежит воздух, которым мы дышим и в

котором мы задыхались" (Достоевский, 1926-1930, XII, 97), объединит русское

общество, поможет преодолеть разрыв между интеллигенцией и народом,

властью и народом (см. стр. 387-388).

16 Стр. 293. С января 1875 года роман Толстого "Анна Каренина" занял в

"Русском вестнике" Каткова место, которое, казалось, должно было быть

предоставлено давнему сотруднику журнала, Достоевскому, для его нового

произведения "Подросток". Помещенный по целому ряду обстоятельств в

"Отечественных записках" Некрасова, "Подросток" тоже начал выходить с января

1875 года. Появился соблазн не только у критиков, но и у писателей сопоставить

эти два крупнейших произведения в самом процессе их создания, - как со стороны

художественной, так и со стороны идеологической, главным образом с точки

зрения отражения в них "злобы дня". И прежде всех это сделал Некрасов. По

прочтении первой части романа он пришел к Достоевскому, чтоб выразить свой

восторг: "Всю ночь сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим

здоровьем не позволил бы этого себе. И какая, батюшка, у вас свежесть. <...> Такой свежести, в наши лета, уже не бывает и нет ни у одного писателя. У Льва

Толстого, в последнем романе, лишь повторение того, что я и прежде у него же

читал, только в прежнем лучше" (Письма, III, 152). Достоевский принял эту

похвалу с большим удовлетворением и через два года в февральском номера

"Дневника писателя" за 1877 год, говоря об "Анне Карениной", почти дословно

повторил от своего имени слова Некрасова: "Сначала мне очень понравилось; потом хоть и продолжали нравиться подробности, так что не мог оторваться от

них, но в целом стало нравиться менее. Все казалось мне, что я это где-то уже

читал, и именно в "Детстве и отрочестве" того же графа Толстого и в "Войне и

мире", его же, и что там даже свежее было" (Достоевский, 1926-1930, XII, 52).

Характерно, однако, что сказано это мимоходом. Достоевский заявляет, что "в

чисто беллетристическом и критическом смысле" не будет говорить о романе. Его

поразило то, что у "писателя-художника в высшей степени, беллетриста по

преимуществу", каков Толстой, он "прочел три-четыре страницы настоящей

"злобы дня", - все, что есть важнейшего в наших русских текущих политических и

социальных вопросах, и как бы собранное в одну точку". В тоне поразительно

спокойном Достоевский начинает критику "Анны Карениной" с точки зрения

общественно-политической. Он критикует роман именно с точки зрения "злобы

310

дня", как ее понимала наиболее левая часть демократически настроенной

интеллигенции: все та же "история барского русского семейства", но наиболее

распространенный, современный его тип уже не князь Андрей Болконский, не

Пьер Безухов, а всего лишь Вронский и Стива Облонский, с их пошлым

внутренним миром, ничтожные, бездарные люди, которые и "говорить не могут

между собою иначе, как об лошадях". Когда Толстой стал серьезно, а не

иронически вводить читателя в их внутренний мир, то "показалось это даже

скучным".

"И вот вдруг все предубеждения мои были разбиты, - пишет Достоевский.

– Явилась сцена смерти героини <...> - и я понял всю существенную часть целей

автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и