статьи в иллюстрированные журналы {8}, а решился наперед показать свое новое

произведение Федору Михайловичу.
– не найдет ли он возможным напечатать его

в "Гражданине"...

Но прежде чем решиться на это, я несколько поколебался: как-то он

посмотрит на мою притязательность на литераторство; после оказалось, что

опасения мои были напрасны: узнать меня с новой, хорошей, именно с

литераторской, стороны для Федора Михайловича было неожиданностью,

приятно его поразившею.

Понес я к Федору Михайловичу свою статью не нарочно, а захватил ее,

отправляясь к нему на обычный визит по делам журнала. Во время разговора

Федор Михайлович несколько раз взглядывал на свернутую в трубочку и

завернутую в газетную бумагу рукопись мою, о которой я все еще ничего не

говорил ему; наконец, кончив об общем деле, я сказал о своем и подал ему

рукопись. Федор Михайлович взял ее и при этом видимо преобразился: серьезное, даже несколько угрюмое лицо его просияло тихим удовольствием, которое тотчас

же и выразилось его доброю улыбкою. Держа рукопись в своих руках и еще не

развертывая ее, он проговорил:

– Это вы, Михаил Александрович, написали?.. Вы сами?

– Да, Федор Михайлович, я сам написал.

– Прочту, прочту!.. Это должно быть интересно... С удовольствием

прочту... Сегодня же и прочту.

Я чувствовал некоторую неловкость, а потому тотчас же попрощался с

Федором Михайловичем и ушел от него.

В следующий визит к Федору Михайловичу, по нашим общим делам, я,

между прочим, спросил его и о своей статье.

– Я ее прочел, - ответил мне Федор Михайлович, - в тот же вечер и прочел, как вы мне ее принесли...

Я молчал и вопросительно смотрел ему в лицо, ожидая, не скажет ли он

своего мнения о ней. Федор Михайлович, должно быть, понял мое

вопросительное молчание, потому что вслед за тем он прибавил:

– Ее можно в "Гражданине" напечатать, если хотите.

– Годится, значит?

– Да. Она написана очень литературно, так что и поправлять нечего...

Можно так целиком и напечатать.

Довольный таким приговором редактора, я возымел смелость узнать

мнение Федора Михайловича о моей статье с критической точки зрения.

Серьезное, во все время этого разговора, лицо его при этом приняло хорошо уже

знакомое мне добродушное выражение.

– Очень простодушна, - сказал он и улыбнулся.

– Как это простодушна, Федор Михайлович?

– Да так; вышел простодушный рассказ... По-моему, когда уж знаешь, о

чем писать, так можно и побольше сказать.

– Гм! Это как же... смелее, что ли, надобно?

157

– Да разумеется, чего ж стесняться-то?

Затем Федор Михайлович осведомился у меня, показывал ли я свою

статью (издателю) N, и, узнав, что не показывал, возвратил мне ее, сказав, чтоб я

передал ее N, "так как все рукописи для журнала исходят от него", и сказать ему, что он уже прочел ее. Я медлил отдавать статью N, пока наконец тот сам не

спросил у меня ее, что означало, что Федор Михайлович сказал ему о ней

{Статья, о которой здесь шла речь, напечатана в N 19, 20, 21 и 22 журнала

"Гражданин" за 1874 год, под заглавием "Из воспоминаний простого человека.

Мой учитель", с посвящением учителям народных школ. (Прим. М. А.

Александрова.)}.

После только что описанного эпизода, радикально укрепившего за мною

благорасположение Федора Михайловича, он неоднократно напоминал мне, что я

"сам литератор". Во всех случаях, когда ему вследствие его обычной

заботливости приходилось обращаться ко мне с просьбою об исполнении какого-

нибудь экстраординарного поручения - чаще всего о наблюдении за

тщательностью исправления более или менее значительных авторских или

редакторских корректур независимо от проверки этих исправлений корректорами,

– он в заключение говаривал:

– Вы сами литератор, поэтому лучше кого другого можете судить, как

важно для статьи выправить все именно так, как показано в корректуре; вы лучше

корректора можете понять, как именно требуется исправить.

Иногда же подобное обращение он употреблял в конце своего увещания, в