— Лер, а что? Там два входа — ты будешь заходить с одной стороны, а я с другой.

Постепенно мой гастрольный график трансформировался в то, что на жаргоне музыкантов называется чесом. Я давала по тридцать — тридцать пять концертов в месяц. Сейчас я понимаю, какой это был риск: я могла запросто в один прекрасный день остаться без голоса при такой нагрузке.

Что я получала, фактически работая одна на всю семью? Я еле добилась гонорара от моего рабовладельца (хотя только по документам), да и то двадцать пять процентов от суммы, вырученной за выступления. Я спрашиваю:

— Саша, куда идут все остальные деньги?

— Как куда? А содержание офиса? А оплата труда работников?

Вопросы о том, почему мы хотя бы какую-то жилплощадь не покупаем на мое имя или имена детей, приводили Шуйского в ярость.

— Это что еще? Ты смотришь в сторону развода? Тебе какая разница?

Изводил меня напором. Пока моя карьера, вся недвижимость и деньги находились в его руках, он думал: я никуда не денусь.

Я еще не писала о том, что пару раз пыталась подать на развод, но потом сама же забирала заявление, не доводя дела до конца. Шуйского это развлекало.

Жизнь продолжалась. Шел конец 2001 года. Я была до предела измотана концертами. Из-за усталости моя любимая работа — мое спасение, мое лекарство от всех невзгод — стала мне не в радость.

Радости общения с детьми Шуйский тоже старался меня лишить: он требовал, чтобы я уделяла внимание только ему, подчинила жизнь интересам своего Пигмалиона, без которого я — ничто и никто.

Я поняла: этого человека не исправить. Все было испробовано: в нашей жизни появлялись, так и не сотворив чуда, психиатры, гадалки, священники. Я вешала мужу на шею обереги, читала молитвы. Я научилась немного управлять его выпадами. (Люблю шутить: после общения с Шуйским я могу работать в психиатрической больнице.) Силы мои были исчерпаны. Желание изменить мужа пропало. Моя любовь была убита.

Я устала от рабства. Последней каплей послужил наш с Шуйским междугородный телефонный разговор.

Когда заканчивался очередной гастрольный тур — тридцать концертов на Украине, — я позвонила Шуйскому, чтобы, как всегда, рассказать, что осилила такую работу и завтра — домой. Только начала говорить, он перебил меня какой-то грубостью и кинул трубку. Я перезвонила.

— Саша, не надо так со мной, пожалуйста. Я тоже живой человек, я очень устала, отработала огромный тур. Ну, пожалуйста…

— Не нравится — не ешь.

— И не буду!

Я повесила трубку.

На следующий день, перед возвращением в Москву, я позвонила ему и попросила пожить отдельно от нас. Он согласился — такое было не в первый раз.

Перед очередным концертом я почувствовала себя совершенно больной. Дело обычное: как бы мне ни было плохо, я не могла просто лечь и болеть, лечиться, если это не входило, конечно, в планы Шуйского. Простуженная, с температурой, я всегда пела концерты вживую. (Я в принципе не признаю фонограммы.) Я пошла к фониатру в поликлинику Большого театра. Доктор поставил диагноз: острый трахеобронхит. Прописал охранительный голосовой режим. И добавил: при таком диагнозе петь крайне вредно. Я предоставила тогда Шуйскому все медицинские документы и предупредила его:

— В следующее турне я поеду только с предоплатой двадцать пять процентов.

Так я добилась денег для себя и детей. Он пошел на это: деваться ему было некуда. Я была его личной курочкой, которая несла золотые яйца.

Следующие два месяца я получала четверть заработанных денег. За это время собрала некую сумму, чтобы продержаться вместе с детьми первое время после побега.

В ноябре 2001 года я подала на развод. Шуйский думал: моя очередная блажь.

Понимая, что с тремя детьми мне будет тяжеловато бежать, я в начале зимних каникул первым отправила Тёмку в Аткарск, к бабушке с дедушкой. Это ни у кого не вызвало подозрений, потому что он там часто бывал. Как я уже писала, мой второй ребенок в возрасте от года до трех большую часть времени проводил в Аткарске, потому что Шуйский не принял его буквально с первого дня.

С Аней и Сеней мы уехали в Аткарск в январе 2002 года. Помню, позвонила в школу, чтобы отпросить старших на некоторое время с занятий. Меня спрашивают в ответ на мою просьбу:

— На сколько вы уезжаете?

— На две недели, — отвечаю.

А сама думаю: если б я знала, на сколько мы уезжаем…

Бежать, бежать, бежать! Скорей, скорей! Все дальше и дальше Москва-столица, которая принесла мне любовь, семью, детей, славу. Прощай, город, где я узнала боль от побоев, страх перед жестокостью, ужас унижения, бессмысленность борьбы. Прощай, Саша, я все тебе оставляю. Пусть все твое имущество будет с тобой. Теперь ты поймешь: мы не были тебе по-настоящему нужны, ты не будешь без нас скучать.