— Как тут глядеть-то? Я не кошка.

— Я сказал: гляди — запятая — внимательней. То есть будь осторожней.

— У тебя по языку, наверно, одни пятерки…

— Нет, четверки тоже иногда бывают. За почерк, — скромно признался Оська. — По всем языкам… Мама говорит, что я слишком языкастый.

— Ось… давай постоим.

— Устал? Ну давай…

Шероховатые камни ласково холодили голые подошвы. Это было особенно приятно потому, что ступни ныли. Эти самые… контрфорсы… изрядно надавили их там, на цепи. Сколько их всего было, звеньев-то? Говорят, около четырехсот. Ступать пришлось через одно, значит, примерно двести контр… тьфу… форсов! Ого-го…

— Ось… я не устал. Я просто хочу сказать про маму. Про мою. То есть про желание… Я же обещал, что скажу, когда спущусь и загадаю…

— Да… — выдохнул Оська, почуяв тайну.

— Я… здесь лучше, чем на свету. Потому что…

“Потому что заплачешь” — догадался Оська. И сжался от близости чужого горя. Да, наверно, уже и не чужого. Еще не понятного, но ясно, что большого.

Он взял Норика двумя руками за локоть.

— Ты говори. И… ничего не бойся.

— Знаешь, Оська, мама в тюрьме…

Тьма сгустилась и сделалась твердой, как застывший асфальт. Оська перестал дышать. А Норик. видно, испугался его молчания:

— Ты не думай, она ничего плохого не сделала!

— Я и не думаю! Что ты!

— Они… понимаешь, там, где я жил недавно, в Федерации, есть специальный женский комитет. Для защиты молодых солдат. Ну, над которыми всякие там дед ыи дембели издеваются или которых в горячие точки отправляют против их желания… Новобранцев ведь нельзя туда… А весной началось в Саида-Харе. Ты слышал?

— Еще бы! Телевизоры только про это и кричали.

— Там, видать, войск опять не хватило, вот и стали посылать самых молодых. Которые еще и стрелять-то не умеют толком. Да и в кого стрелять, зачем? Кроме генералов, никому не понятно… Тогда женщины взяли и перегородили путь эшелону…

— Значит, у тебя есть старший брат? — догадался Оська.

— Нет. Но у других-то есть. И братья, и сыновья… Мама сказала: “Так доберутся когда-нибудь и до тебя”. И пошла в комитет… Они вышли на насыпь и встали в несколько рядов. А некоторые легли на рельсы. Машинист, конечно, — на тормоза. Сперва всякие разговоры, уговоры. Потом понаехал спецназ. Водомёт подогнали. Ну и началось…

— А солдаты? Они что, так и сидели в вагонах, как кролики? Там же… их мамы…

— А они заперты были. Даже и не поняли ничего… А спецназ — на женщин. Сомкнутым строем… г-герои… Там груда щебня была для ремонта насыпи. Ну, когда эти вояки пошли с газом и палками, женщины в них камнями… А как им быть, безоружным? И какому-то подпоручику расцарапали щеку…

— И всех арестовали, да? — прошептал Оська.

— Не всех. Одиннадцать человек. Сказали, что они зачинщики. Зачинщицы… Держали, держали в изоляторе… Ну, конечно, разные газеты начали их защищать. И адвокаты. А толку мало… В июле их выпустили, а недавно забрали снова. В октябре суд будет…

— И ты загадал, чтобы он кончился оправдательно?

— Ну да…

— Норик, так и будет!

— Хорошо бы… А меня до суда хотели в интернат забрать, потому что я жил у знакомых. Знакомые переправили меня сюда, здесь мой дядя. Он хороший… Отсюда не вытащат, заграница все-таки…

— А почему ты не с отцом? — спросил Оська. И охнул про себя. Вспомнил слово “был”. “Был геолог…” — Он… погиб, да?

Норик шевельнул локтем.

— Не погиб, а ушел. И уехал за тридевять земель. Два года назад еще. Он же майор запаса, вот и сказал маме: “Я думал, ты нормального сына мне вырастишь, а ты… его уродуешь. И сама…” Это потому, что как раз тогда она в комитет записалась. “Стране, — говорит он, — нужны настоящие мужчины, которые не дрогнут в нужный момент…”

“Ты и не дрогнул…”

— Конечно, у него были и другие причины. Кто-то там, на стороне… Но главная вот эта: что я не оправдал надежд…

— По-моему, ты всё оправдал…

— Ну уж… Ты же видишь, какой я.

— Какой?

— Чуть не помер на цепи.

— Ты же не помер! Ты все сделал как надо! Не всякий решится… даже ради мамы.

— Ты вот решился без всякого страха… Ради отца.

— Я? Без страха? Да я там десять раз чуть штаны не замочил! И тыщу раз клялся. что больше никогда…

— Ага! А сам — второй раз…

— Потому что…

Тут многое можно было сказать. Но это трудно даже в темноте. Да и слова не подберешь. Оська лишь покрепче взялся за локоть Норика.

— Пошли.

— Да…

Скоро внизу забрезжил свет.

— Вот и все. Почти… — прошептал Оська.

Оказалось, что не все. Выход закрывала решетка, которой раньше не было.

Это была калитка, сваренная из арматурных прутьев. Снаружи — увесистый замок. Оська просунул руку, покачал его.