— Ховрин, ты же ни при чем! Я сам полез на “Согласие”… Можешь даже отлупить меня за это линейкой!

— Спасибо за разрешение.

— Ховрин… а с мамой Норика и с другими теперь что будет? Их… куда?

— Сперва, наверно, поселят на погранбазе. А там будет видно…

— Их не выдадут?

— Едва ли. После истории с контейнером наше правительство не захочет выглядеть пособником убийц…

— А когда Норик сможет увидеть маму?.. Ховрин, ты чего молчишь?

— Ось…

— Что?!

— Не вскакивай… Я сразу хотел сказать, да не решался…

— Что?! Они убили ее?!

— Нет, что ты! Но ее и еще двух женщин не оказалось среди арестованных.

— А где они?!

— Те, кто был в контейнере, сказали, что этих троих отделили еще при посадке. Увели куда-то…

Вот так… Минуту назад была в Оське усталая радость победителя, и разом — нет ее! Только боль в затылке и ободранных ладонях. Только опять гадкий запах во рту. Только…

— Оська! Только не вздумай снова слезы пускать!

“Слезы, не слезы — какая разница? Это ничего не изменит. Ни-че-го…”

Между кокпитом и бортом была неширокая полоса палубы. Оська лег на нее грудью. Свесил руки и голову. Внизу, в метре от палубы, бежала назад бурливая вода. Зыбь по-прежнему подымала и опускала “Маринку”, только быстрее, чем ночью — потому что шла навстречу. Потом сделали поворот, и ветер опять стал почти попутным. Вода была зеленой и прозрачной, потому что совсем рассвело. Открылся Город. Из-за него выплывало золотое солнце.

Каким праздничным, каким победным был бы этот рассвет, если бы…

А теперь что? Теперь еще хуже, чем прежде. Раньше хоть было точно известно — везут в Цемесск. А теперь где искать ее, маму Норика? После того, что случилось, упрячут неизвестно куда.

“Это я виноват…”

Видимо, сказал это Оська вслух.

— Ни в чем ты не виноват. Наоборот.

— Ага. Скажи еще: “Ты сделал все, что мог”.

— Ты сделал все, что мог. Даже больше…

— Норику от этого будет не легче.

— Да. Но тебе должно быть легче.

— С какой стати? Если ему плохо… Что я ему скажу?

— Пока ничего не надо говорить. Сперва попытаемся что-то узнать… Может, все еще повернется по-хорошему.

Но Оська не верил, что повернется по-хорошему. Раз уж сорвалось, покатится под уклон. Всё хуже, хуже…

Но почему вышло именно так? Может, потому, что он потерял барабанщика?

А если бы не потерял? Не все ли равно… Оська чувствовал, что злые дела множества взрослых людей сильнее волшебства всех на свете ольчиков… если даже верить в это волшебство всерьез…

Шарик на цепочке вдавился в Оськину грудь. Оська повозился, вытащил шарик, зажал в кулаке. Гладкая бусина быстро затеплела. Словно даже толкнулась в ладони…

“И ты не можешь помочь, — без упрека, устало сказал ему Оська. — И Даниэль…”

Но все же где причина неудачи? Ее не моглобыть! Оська же чувствовал! Всё шло по велению доброй судьбы! Даже машина времени работала на успех! В неудаче была дикая неправильность — словно нарушение законов природы!

А может, все это опять сон?

…— Ховрин, — сказал из рубки девичий голос, — тебя на связь. Подойди.

— Кто?

— Командир Юра…

Ховрин легко хлопнул по Оськиной спине.

— Подожди. Не вздумай кидаться за борт. Я сейчас…

Миновали маяк на Казачьем мысу. Потянулся желтый берег с развалинами древнегреческого полиса. Солнце брызгало навстречу. Оська закрыл глаза…

— …Ось…

— Что? — И глаз не открыл.

— Ось… — осторожно сказал Ховрин. — Юра сообщает: те трое нашлись… Да тихо ты! Черт… Как пружина… Их держали почему-то отдельно, в трюмном отсеке. Теперь они все вместе…

— И она?

— И она… Капитан раскололся. Кричит: “Я не виноват, меня заставили, мне угрожали!” Все валит на боцмана, который оказался и не боцман вовсе, а начальник конвоя… Ось, а вот это не надо. Теперь-то зачем реветь? Не смей.

— Буду… — И Оська уткнулся носом Ховрину в грудь.

Минут через двадцать подошли к пирсу. Здесь стояли катера и парусники Ковалевского яхт-клуба.

Еще издали Оська увидел Норика. Тонкую фигурку в желтом, с черным кругом на груди — будто мишень.