Социалистический дундукизм

Болезнь не заразная, но прилипчивая. Ты говоришь ему о бородавках в Бразилии, а он тебе, что если бы в Бразилии был социализм, там не было бы бородавок. – При чем здесь социализм – изумляешся ты и ты пропал – он приклеивается к тебе с лекцией о социализме на пол часа. Он говорил бы и больше, он может говорить о социализме до бесконечности, но ни один нормальный человек больше получаса не выдерживает и во избежание мордобоя, спасается бегством.

Недавно встретил одного такого. Он сказал мне, что читал мои статьи и они ему понравились. И я попался на эту удочку. Вместо того, чтобы сказать ему, что статьи не мои, а однофамильца, я сказал: «Очень приятно». И он тут же прихватил меня суплесом:

– Но есть в них один маленький недостаток

– Какой? – с тоской в голосе спросил я, заранее уже зная, какой он будет.

– Не упоминаешь ты в них о социализме.

Я сделал отчаянный рывок, чтобы отклеиться.

– Послушай, я страшно спешу…

– А ты в какую сторону? На метро? Ну и я туда же. По дороге и поговорим.

Только когда мы доехали до центра и перешли на другую линию я преодолел оцепенение и перехватил инициативу:

– Тебе в какую сторону? В ту? Ну а мне в эту – с плохо скрываемым злорадством сказал я ему и кинулся бежать.

Фельдкурат Отто Кац и гегелевское отрицание отрица

Утверждение в данном случае – это Учение Иисуса Христа. Его отрицание – это практика Церкви и стиль жизни многих ее представителей, особенно в Средние Века, но в той или иной степени и позже, и в наши дни. Это - Инквизиция, сжигание еретиков, включая ученых, религиозные войны, слияние со светской властью и притеснение вместе с ней народа, персональное обогащение за счет этого священников, их пьянство и разврат.

Фельдкурат Отто Кац является отрицанием этого отрицания в том смысле, что хоть он тоже пьяница, развратник и картежник, но не притесняет народ (Швейка), добродушен, весел и не относится всерьез к своей обязанности вдохновлять солдат на никому не нужную войну. Поэтому на фоне предыдущего отрицания он выглядит вполне симпатично.

Но, хоть это и пример отрицания отрицания, но Гегеля он не подтверждает, а наоборот. По Гегелю отрицание отрицания ведет к прогрессу, конечный продукт лучше изначального. Здесь этого никак не скажешь. Здесь это всего лишь более-менее симпатичный продукт гниения австрийской империи, приведшего к ее развалу. Таких не гегелевских примеров отрицания отрицания можно привести еще много. Это лишний раз показывает, что гегелевскую диалектику никак нельзя рассматривать, как непогрешимую теорию, к чему склонны многие философы. (Смотри также мои статьи «Диалектика» и «Побритие бороды Карла Маркса и научен ли научный коммунизм»).

Люба и Чернобыль. Современная сказка

Давным давно, в советское еще время, в некотором царстве, неком государстве, в городке Славутич возле Чернобыля жила была девочка Люба по фамилии Ковалевская. Не такая уж она была маленькая, эта девочка, лет ей было за 30 (сказка то современная). Городок же Славутич может для некоторых и был за тридевять земель, но для многих других, к сожалению, нет. Зато сказочным он был вполне, ибо обитало неподалеку от него страшное чудовище – Чернобыльская атомная электростанция. Полыхал внутри него великий огонь. Пока чудовище спало, огонь не обжигал людей, а наоборот, давал им тепло и было им хорошо. Но горе было тому, кто разбудил бы чудовище, горе было бы и всем людям. Проснувшееся чудовище извергало из себя пламень и, выдохнув малую часть, убивало тысячи и калечило миллионы, а выдохнув все, могло погубить весь род людской. А чтобы оно не проснулось, были приставлены к нему слуги из людей, именуемые ученными и инженерами атомщиками. И должны они были холить и лелеять чудовище во сне, кормить его, мыть и ублажать по очень строгим правилам. И даже малое нарушение этих правил могло привести к страшному пробуждению чудовища.

Девочка же Люба была редактором местной малолитражки, в которой писалось в основном про чудовище и про «наших славных тружеников атомной энергетики». И хотя в атомной энергетике она не слишком разбиралась, но мозги имела не вывихнутые генеральной линией партии и стремлением выжить и «быть как все». И видела, так сказать невооруженным глазом, что слуги чудовища нерадивы зело или, говоря по современному, бардак на станции невообразимый. Т.е. бардак был обыкновенный советский, который ныне плавно перешел в постсоветский. Невообразимым же было то, что он имел место не на мясокомбинате или на каком-нибудь заводе 3-й категории, производящем метизы, а в логове страшного чудовища.

И девочка Люба поняла, что если так будет продолжаться, то чудовище рано или поздно проснется. А поняв, написала об этом статью, но не стала помещать ее в своей малотиражке, которую мало кто и читал, а послала ее в одну из центральных газет, может в саму «Правду». «Правда» подобных статей без визы ЦК не публиковала, а ЦК такой визы никогда б не дал, потому что позорно было признать, что такое может твориться на советской атомной станции. Но ведь это ж сказка. И то ли в дело вмешался добрый волшебник, то ли руководитель отдела и главный редактор были зело пьяны в тот раз, но статья каким-то образом вышла. Но поскольку не с одобрения ЦК она вышла, то никаких последствий именуемых в том царстве мерами, для слуг чудовища не последовало. И те, немного подрожав с испугу по выходе статьи, продолжили свое дальше и даже «портвейном усугубили» на радостях. И 3 месяца спустя чудовище проснулось. И проснувшись дыхнуло на малую мощь и погибли тысячи и пострадали миллионы.