– Ежели сраму не боишься, тогда ничего, – опустив голову, сказала Марфа. – Только знай, что признавать я ее не буду.

– Ах, как испугала! Может, и меня признавать не захочешь?

– Я этого не говорю.

– Вот что, дочь моя, – немного помолчав, продолжал Авдей Иннокентьевич. – Ты ломоть отрезанный. У тебя есть муж, за ним и присматривай, а уж о себе я сам позабочусь. Поезжайте в Питер, да не мешкайте.

– Гонишь?

– Как хочешь… Оставайся… Только я советую. Да смотри, мужу не проболтайся. Скажу тебе одно, но ты меня вряд ли поймешь. Я тебя растил и мачехи в дом не привел. Молодость свою ногами топтал, тебя жалел; а сам черт знает чем услаждался. Хочу на старости лет гнездо иметь свое… – Доменов говорил отрывисто, путано, но дочь отлично понимала его. Не будь Олимпиада бывшей невестой ее мужа, Марфа бы и слова не сказала отцу.

– Женись на ком хочешь, только не на ней, – заявила она резко.

– За мужа не бойся. У меня не забалуется. Да и тебя он любит. Как телок за твоей юбкой ходит. Кончим разговор, поздно… – Авдей Иннокентьевич махнул рукой, пошел из комнаты и уже на пороге добавил: – Поезжайте-ка лучше в Питер да погуляйте, а там и я вслед прикачу…

– Один?

– Говорю, смирись! Поздно! Она уже мне жена. Я еще неделю тому назад обвенчался и на Кочкарский прииск ее увез, а ты хлопочешь.

Доменов рассмеялся и вышел.

– Не верю! – крикнула Марфа.

– Верь! – Доменов вернулся, подбоченившись, лихо прошелся по комнате, притопывая ногами и подпевая: – Ах, он, сукин сын, кочкаровский мужик, к молодой жене под крылышко бежит; он бежит и приговаривает, балалаечку настраивает!..

– Ты, отец, с ума сошел?

– Есть отчего, дочь моя! – Авдей Иннокентьевич растопырил руки. – Есть!.. Поезжайте в Шиханскую, там вам расскажут.

Окончательно поссорившись с отцом, Марфа решила ехать в Шиханскую. Дорогой рассказала обо всем мужу, тот тоже не поверил. Однако по приезде в станицу все подтвердилось.

– Это не тесть, а всем чертям батька. Ну и шут с ними, Марфа моя нисколько не хуже, а может, и получше, – сказал Митька брату Ивану.

– Нашел с кем равнять, – упрекнул его брат. – Ты тестю лишний раз в ноги поклонись за дочь, такая павлиночка – заглядение…

После замужества Марфа еще больше похорошела. Она поразительно быстро приучила мужа спать на разных кроватях, долго валяться в постели, пить по утрам кофе и пользоваться салфетками.

Временно они поселились в пустующей половине печенеговского дома. Комнаты были отремонтированы, оклеены новыми дорогими обоями и обставлены с такой невиданной в станице роскошью, что люди диву давались.

Гости у молодоженов не переводились. Сюда, как мухи на мед, слеталось почти все чиновное начальство из уезда. Заезжали на прииск и путешественники, купцы, коммерсанты, казачьи офицеры, новые служащие прииска, привезенные и рекомендованные Шпаком. Пили и ели сколько влезет. Петр Эммануилович Шпак юлой вертелся около Марфы, подстерегал каждое ее желание. Тут он преследовал свои далекие цели…

Веселье шло беспрерывно. Иван Александрович Степанов приходил каждый день; подкручивая рыжие усики, перехватывал многозначительную улыбку Зинаиды Петровны и упоенно похохатывал в укромном уголочке. Иногда она присаживалась рядом с ним, обдавала его запахом умопомрачительных духов, от которых казак задыхался и пьянел. Хмельной и веселый, он приносил этот запах домой. Вытягиваясь рядом с женой на мягкой перине, блаженно улыбался. Аришка не давала ему заснуть; бесцеремонно толкая его в бок, спрашивала:

– Где был до этих пор?

– Где был, там нету, – поворачиваясь на другой бок, отвечал Иван.

– Опять у той Зинаидки. Вот повадился каждый день… Тошно смотреть, как она в своих зеленых штанах задом виляет. Срам!

– Отстань, дуреха необразованная, – вяло огрызался Иван.

– А вот и не отстану! Каждый день туда рыскает и пьяный является. Сам тоже халаты завел. Нальет зенки-то, напялит на себя татарский балахон и ходит вроде муллы. Вот посмотришь, чует мое сердце, затянет она тебя в татарскую веру!

– Ну што ты будешь делать! – волчком поворачиваясь на постели, возмущался Иван. – Сто раз тебе говорил: русская она, понимаешь, русская!

– То-то и видно, – презрительно говорила Аришка, – щеголяет в махометанских штанах… Все говорят, что она из Туретчины приехала, а там у какого-то Рахмет-паши в наложницах была. Она тебя подстерегает! Думаешь, ты ей нужен, образина рыжая? Как бы не так! Денежки наши, вот что ей надо. А сношенька тоже там прижилась; где уж нам с ней из одной чашки щи хлебать. Она образованная… А та змея-офицерша всех околдовала. Так и знай: ошпарю ее кипятком, дай только правду узнать про ваши шашни… Али научу холостежь за четверть водки, чтобы ворота дегтем вымазали, и твое имечко ночью на тех воротах сама выведу. Пусть полюбуются люди добрые на нового богача.

От таких речей Иван мгновенно вскакивал. Сжимая кулаки, говорил:

– Ты меня, Орина, не позорь! Побью!

– Все равно опозорю… Да и сношка-то не видит, что Митька каждый день, как зюзя…

Сноху Аришка невзлюбила за то, что та хорошо, со вкусом одевалась и умела держать себя на людях. Она была со всеми ровна и ласкова. Аришке казалось, что Марфа делает это нарочно, в пику ей. К Ивану, как к старшему брату мужа, Марфа относилась с почтительным уважением. Ивану это очень нравилось. Покоренный ее вниманием, он по-своему полюбил сноху, приносил ей иногда мелкие подарки и, сравнивая Марфу со своей женой, завидовал брату.