46. О, если бы я знала, что происходило в те минуты в спальне Хозяйки! Если бы я была там, если бы…

47. В зал вбежала, ворвалась как вихрь, еще более уродливая, нежели обычно, Дурнушка. Говорить она не могла, только нелепо размахивала своими лапищами и всхлипывала. Что произошло? Что может произойти в нашем тихом и мрачном мирке, подвластном воле Творца? Какую кару ниспослал он нам?

48. И тут появилась Хозяйка. На ее пушистых ресницах поблескивали слезы, а рука судорожно теребила кружевной платочек. Хозяйка разыгрывала сцену скорби. Она умела

придавать изящество любому своему действию, и в этот жуткий миг, как всегда, была прекрасна.

«Ах, Рыжая (естественно она назвала меня другим именем), произошло ужасное несчастье…» — Хозяйка прижала платок к глазам и умолкла на несколько секунд. Банальная фраза возымела должный эффект – у меня внутри все похолодело. Выдержав паузу, она продолжила. — «Такая нелепая случайность… Как только могло произойти подобное… Проклятый дом, здесь все зыбко и ненадежно…»

Нервы мои не выдержали. Забыв о приличии и этикете, я заорала:

«Что случилось?!»

Хозяйка наверняка испытывала удовлетворение, заставляя меня страдать от неизвестности, и потому не торопилась сообщать суть произошедшего. Дурнушка, наконец, обрела дар речи и прохрипела:

«Смуглая, Смуглая…»

«Постойте, милочка, не устраивайте панику…» — перебила Дурнушку Хозяйка. — «Надеюсь, я все же имею право рассказать произошедшем сама? Наш Дом ненадежен… Люстра в спальне чересчур тяжела для перекрытий – она обрушилась. Я предвидела подобную неприятность. Стоило использовать железные балки, впрочем… Итак, это оказалось бы всего лишь досадным пустяком, если бы… Если бы в тот момент под ней не стояла Смуглая. Нет, нет – она жива! Но ее лицо… Все же

главное – бедная девочка осталась жива. Ужас! Ужас – все произошло на моих глазах… Такое потрясение трудно пережить… Ах…»

49. Хозяйка говорила, говорила, закатывала глаза к золоченому решетчатому потолку, и слезы не уродовали ее лица. Она говорила, а я видела только ее тонкую руку с зажатым батистовым платочком – белую кобру, несущую смерть…

50. Не ведающим законы нашей жизни не постичь глубины трагедии. Я, все мы не сомневались – Творец заберет Смуглую из Дома и скорее всего мы больше никогда не увидим ее. Случившееся хуже смерти… Меня пытались удержать, но, оттолкнув Дурнушку, я побежала к лестнице, ведущей на второй этаж.

51. Смуглая лежала на кровати, лицо ее было прикрыто еще одним платочком Хозяйки. Тут же, на полу, возвышалась чудовищная громада из бронзы и хрусталя… Хрусталики скрипели под ногами как снег.

52. Я шептала пустые слова утешения. Голос Смуглой звучал спокойно. В спасение она не верила. А я продолжала твердить, доказывая скорее себе, а не ей, что Творец все исправит, ничего страшного не произойдет и очень скоро она вернется в Дом. Смуглая довольно долго выслушивала мои сумбурные речи, а потом резко сдернула с лица платок…

53. То, что осталось от милого и красивого личика Смуглой, я никогда не сумею описать – рука не поднимется. Страх вызывает покалеченное, изуродованное, противоестественное. Изначально безобразное не пугает, лишь вызывает брезгливость. Мы привыкли к определенной форме, но если она рушится, тогда подступает ужас.

54. Девушка была обречена. Творец не станет возиться, исправляя покалеченное создание – он никогда не возвращается к содеянному еще раз. Только вперед, вперед, вперед… Мне кажется, Творец терял интерес к каждому из нас, стоило ему завершить работу. У Смуглой не было ни единого шанса.

55. Вечером того же дня Творец, раздосадованный случившимся, долго возился с проклятой люстрой, укрепляя ее на потолке и меняя разбитые хрусталики, а потом, завершив работу, взял, как ненужную вещь, Смуглую и, стараясь не задеть портьеры, канделябры и прочие безделушки, осторожно вынес ее из Дома.

56. Вскоре к моим ногам упало платье Смуглой и ее бирюзовые серьги.

57. Я испытывала то же, что и каждый человек, потерявший кого-то из близких. Людские чувства сходны и неоригинальны. Разные характеры и привычки, разные жизни, но приходит настоящее горе – и страданье, равное для всех, начинает терзать душу. Только проявление этих мук различно.

58. Удивительно, как могу я столь отрешенно рассуждать о сущности человеческой! Могу – ибо с того дня минула бездна времени, боль притупилась, и разум вновь вступил в свои права. Я привыкла к горю. Это был первый удар, но не последний… Жгучий, терзающий мозг огонь, подернулся пеплом, но не погас. Он погаснет только вместе с моей жизнью.

59. Это – траур или бальное одеяние? Хозяйка делает вид, что траур. Бархат черен, как ночь, а тюль белоснежен… То ли морозный узор, то ли побеги диковинных трав, вышитые жемчугом и хрусталем, полоса серебряной парчи, окаймляющая разрез узкой юбки от пола до бедра, пена кружев, вырвавшаяся из него. Траур? Судите сами. Хозяйка считала – легкая грусть ей к лицу, как впрочем, и черный цвет. Она права. Хозяйка не забывала утешать меня, а я пыталась всеми способами избегать встречи с ней. Я боялась Хозяйку.