Попасть в рекруты еще называлось «угодить под КРАСНУЮ ШАПКУ». Здесь «красная» означало не цвет, а «красивая, нарядная»: в отличие от гражданского головного убора военный в старину отличался красочностью, яркостью.

Сдача в рекруты, которых иногда называли СДАТОЧНЫМИ, нередко сопровождалась злоупотреблениями. Слесарша Пошлепкина в «Ревизоре» жалуется Хлестакову на городничего: «…мужу-то моему приказал забрить лоб в солдаты, и очередь-то на нас не припадала, мошенник такой! да и по закону нельзя: он женатый». Далее выясняется, что родители тех, кому полагалось «идти в очередь», откупились у городничего крупными взятками.

В «Горячем сердце» Островского купец Курослепов грозится в отместку «сдать в некруты за общество», то есть за общину, забравшегося в его двор сына разорившегося купца Васю.

Нередко рекрутов отправляли в воинское присутствие в оковах или колодках, чтобы в дороге не сбежали. Душераздирающую картину проводов деревенских рекрутов нарисовал Радищев в главе «Городня» своего «Путешествия из Петербурга в Москву».

Отношение народа к рекрутским наборам Некрасов охарактеризовал так:

Термин «РЕКРУТ» (в просторечии — НЕКРУТ) и понятие «РЕКРУТЧИНА» отмерли после 1874 года, когда воинская повинность стала всеобщей.

Гвардией назывались отборные, привилегированные воинские части, образованные Петром I из «потешных войск», вначале из Преображенского и Семеновского полков. Официально эти полки получили звание гвардейских (точнее — лейб-гвардейских) в 1700 году. Гвардейские солдаты отличались силой и ростом. Собакевич, расхваливая Чичикову своего умершего крепостного Степана Пробку, говорит: «Служи он в гвардии — ему бы Бог знает что дали». Рост Пробки, если, конечно, верить Собакевичу, составлял 3 аршина, 1 вершок, то есть 217 сантиметров.

ЛЕЙБ-ГВАРДИЯ, то есть дословно «личная охрана», первоначально состояла при особе императора, затем эта функция у нее отпала и частица «лейб» утратила свое значение, хотя до самого 1917 года подавляющее большинство гвардейских частей официально именовались ЛЕЙБ-ГВАРДЕЙСКИМИ — дань традиции. Таким образом, никакой особой лейб-гвардии, отличавшейся от гвардии, в России не было.

Служить офицером в гвардии считалось особо почетным, но требовало немалых дополнительных расходов престижного характера — на приобретение дорогой амуниции, коней и т. п. Поэтому офицерами в гвардии служили только выходцы из состоятельных дворянских семей. С начала XIX века гвардейский офицерский чин (исключая полковников и генералов) по значимости на два класса превышал армейский: так, гвардейский поручик был равен армейскому капитану. С 1884 года различие составило один чин.

Считая себя военной элитой, офицеры гвардии с высокомерием относились к своим армейским коллегам. Недаром Грушницкий в «Княжне Мери» с обидой говорит о них: «Эта гордая стать смотрит на нас, армейцев, как на диких».

От гвардейских офицеров требовался особый шик как в служебное, так и неслужебное время. В первой части «Анны Карениной» Толстой описывает разгульную жизнь офицера гвардии графа Вронского, типичную для молодого аристократа.

На всех военных и придворных церемониях гвардии принадлежало первое место, а ШЕФОМ ПОЛКА, то есть почетным командиром старейшего гвардейского полка — Преображенского — формально числился сам император.

Бабушка Райского в «Обрыве» Гончарова мечтает видеть внука в гвардейском мундире. В «Войне и мире» княгиня Друбецкая выхлопотала определение в гвардию своему единственному сыну Борису: потом оказывается, что не на что его обмундировать, и ей приходится выпрашивать деньги.

Быть переведенным из гвардии в армию считалось наказанием. Петрушу Гринева из «Капитанской дочки» Пушкина, записанного гвардии сержантом, крутой отец посылает в армию: «Пускай послужит в армии, да потянет лямку, да понюхает пороха». Таким образом Гринев оказывается в затерянной Белогорской крепости, где одноглазый поручик допытывается у него, не переведен ли он в армию «за неприличные гвардии офицеру проступки». Прецедент налицо: за убийство на дуэли в далекий армейский гарнизон переведен из гвардии Швабрин.

В «Горе от ума» Чацкий высмеивает страсть московских дворянских семей к мундиру, в особенности к гвардейскому:

Скалозуб, не замечая иронии Чацкого, хвалит его за то, что он коснулся «предубеждения (в данном случае это слово означает то же, что предпочтение. — Ю.Ф.) Москвы / К любимцам, к гвардии, к гвардейским, к гвардионцам; / Их золоту, шитью дивятся будто солнцам!» Действительно, гвардейская форма, расшитая золотом, была намного красивей армейской. «ГВАРДИОНЦАМИ» же стали называть военнослужащих лейб-гренадерского, лейб-кирасирского и Павловского полков, отличившихся в кампании 1812 году и причисленных к гвардии в 1813 году, то есть так называемую МОЛОДУЮ ГВАРДИЮ. В отличие от старой гвардии чин «молодой гвардии» до 1884 года превышал армейский на один класс.

Гвардия в основном базировалась в Петербурге и его окрестностях, приезжая в Москву только в особых случаях. Вера («Княгиня Лиговская» Лермонтова) говорит Печорину: «…нам, бедным москвитянкам, гвардейский мундир истинная диковинка!..» Гвардейские офицеры были желанными женихами для московских девиц.

Молодой купец Васильков, приехавший в Москву, спрашивает Телятева («Бешеные деньги» Островского), что нужно, чтобы понравиться Лидии. «Красивый гвардейский мундир, да чин по крайней мере полковника», — отвечает тот.