«...Для варки песен – всех стран Матрены

Соединяйтесь!» – несется клич.

Котел бессмертен, в поморьях шаных

Зареет яхонт – Четвертый Рим:

Еще немного, и в новых странах

Мы желудь сердца Земле вручим.

Не случайно именно Иванов-Разумник одним из первых приветствовал появление поэмы: он увидел в ней «торжественную песнь плоти» и пророчество «победы», к которой приведет «духовный взрыв», – победы Красоты над Сталью (иначе – Земли над Железом).

«Дорогой Николай! – восторженно писал Клюеву Виктор Шимановский 28 января 1922 года. – У меня в руках единственная небывалая книжка: небольшая, тонкая, белая, даже, как будто, излишне изящная на вид: «Четвертый Рим».

Тайна, тайна в ней, какая-то обнаженная невероятная тайна. Слово жизни, слово о жизни...

А может быть, сама жизнь?

Я очень взволнован.

Читаю ее, перечитываю, нет, даже не так: вслушиваюсь, впиваюсь или сам пою. Не знаю.

Но только это не обычное чтение. Что-то другое.

Да что говорить.

Только очень бедные, унылые не чувствуют эту невиданную книжку.

И, не чувствуя ее, они не остаются равнодушными, но, страшась силы, в ней заключенной, они ненавидят ее, как ненавидят стихию, как ненавидят Россию, как ненавидят Любовь распинающую и Распятую.

Какая упоительная музыка сокрыта в ней.

Ведь эти строки поэмы как нотные знаки никогда не игранной партитуры.

Если бы создать такой же необычайный, как сама поэма, инструмент, какая бы потрясающая симфония самумов и ураганов сорвалась бы с этих тонких, белых, чересчур нежных страничек этой маленькой книжки...

Это уже не литература!.. <...>

О «Четвертом Риме» отзывов еще не появилось в печати. Собирается о нем писать О.Д. Форш. Она в восторге; называет тебя не иначе как «король поэтов», «первый поэт» и т.п., хоть и высказывала все время осторожные мысли о сути твоей поэзии.

В «Вольфиле» поэма не понята. Говорилась всякая чушь. Кажется только Разумник Вас<ильевич>* [То есть Р. В. Иванов-Разумник] горячо отстаивал да еще кое-кто...».

Были, однако, и уничтожительные отзывы. Н.А. Павлович откровенно назвала Клюева «врагом», певцом «темной лесной стихии».** [Много лет спустя Н.А. Павлович призналась автору этих строк: «Клюева я знала оч<ень> мало и не любила, не верила ему, хотя считала талантливым» (письмо от 29 ноября 1974 г.)]. Неодобрительно написал о поэме и С. Бобров: «Странная книжка. <...> Тема ее: «Не хочу быть имажинистом». Но так как пока это ни для кого ни в малой степени не обязательно, то часть пафоса автора, разлагаясь в недоумении, исчезает для читателя». Еще более едко высказался в пражском журнале «Воля России» П.П. Потемкин. «Книга по заданию, – писал он, – манифест о земле русской, гибнущей под лаковым башмаком коммунистического Есенина и спасаемой Клюевым...».

Другая поэма была напечатана отдельной книжкой в издательстве «Полярная звезда» в ноябре 1922 года. «Мать-Суббота», бесспорно, – одна из вершин творчества Клюева; она заслуживает самого пристального внимания. В этой поэме (первоначальное название – «Голубая Суббота») Клюев описал рождение хлеба – Ковриги, изобразив его как великое таинство жизни, как древний религиозный обряд. «Рождество хлеба, его заклание, погребение и воскресение из мертвых, чаемое как красота в русском народе, и рассказаны в моей «Голубой Субботе»», – говорил Клюев Н.И. Архипову. Известно еще несколько авторских, весьма иносказательных толкований поэмы: «Мистерия избы – Голубая Суббота, заклание Агнца и урочное Его воскресение. Коврига – Христос избы, хлеб животный, дающий жизнь верным». Или: «Причащение Космическим Христом через видимый хлеб – сердце этой поэмы».

На эту трудную, во многом «зашифрованную» поэму было мало откликов. «Ни одной строчки нового – перепевы «избяных песен». Образы, обороты, ритм, рифмы – все старое, давно знающим Клюева известное, набившее оскомину», – таково было явно предвзятое мнение В. Князева, рецензента «Красной газеты», который в своей заметке заявил также, что Клюев, «насмерть раненный войной и революцией, пытается воскреснуть, воскрешая былую свою бревенчато-таежную мистику». Высоко оценил «Мать-Субботу» поэт В. Рождественский, но в то же время отметил, что Клюев «возводит идеологические терема, и крылатую легкость слова отягчает смысловой нагроможденностью». Рождественский полагал, что в поэзии Клюева «прием побеждает дух»: «Если рассыпать эту густо нанизанную нитку, сколько прекрасных жемчужин можно поднять, не заботясь о конечном узоре!» В рецензии Рождественского речь шла и о скудости изобразительных средств у Клюева, о его «словно нарочитой бедности ритмической». Для ученика акмеистов, каким был в то время Рождественский, такая критика кажется вполне оправданной, тем более что метафорическая «густота» и известное однообразие приемов в стихах позднего Клюева действительно бросаются в глаза.

Сегодня, восемьдесят лет спустя, мы можем сказать, что клюевская «Мать-Суббота» выдержала испытание временем: она увлекает слушателя, звучит энергично, звучно. Крылатой стала ее первая строчка («Ангел простых человеческих дел»), проходящая как рефрен через всю поэму, – ее часто приводят, не догадываясь подчас об источнике. Известно письмо М. Горького к Ромену Роллану (от 13 января 1923 года), в котором русский писатель, сопоставляя повесть «Кола Брюньон» с романом Гамсуна «Соки земли», пишет: «Там, как и у Вас, главный герой – «ангел простых человеческих дел», гений труда и борьбы с природой».

О вытегорской жизни Клюева в 1921-1923 годах известно немного. Клюев продолжает участвовать в культурно-общественных событиях, хотя и не столь активно, как прежде. 9 октября 1921 года он выступает на концерте вытегорского Союза Молодежи; 19 апреля 1922 года – на вечере в городском театре, где проводился концерт в пользу голодающих Поволжья. «Поэт Клюев, – говорилось в неподписанной газетной заметке, – рассказывал сказку, смысл которой сводится к тому, что крест страданий народных можно нести только миром».