Старшим в отделении был грудастый, квадратный Василий Лыков, большой любитель покушать и поспать. В перемену он, вобрав короткую шею в плечи и склонив набок голову, разминал мускулы приемами бокса. Оттопырив губы, он с ожесточением наносил удары невидимому противнику.

В первые месяцы по приезде в училище Лыков пытался установить в классе «режим кулака». Он подговаривал ребят не писать письменную работу по математике, уйти на речку, объявить бойкот Пашкову и даже избить его.

Офицеры только разводили руками, удивляясь обилию «чрезвычайных происшествий» в отделении, и не подозревали, что все это было делом рук Лыкова, которого они между собой называли Васильком. Он казался добродушным: светлые, навыкате, глаза, толстые губы, манера держать руки так, будто у него подмышками по арбузу.

Все прояснилось неожиданно. Класс сам решил «свергнуть иго» Лыкова. Ночью в спальне состоялось тайное собрание. После этого Лыков утихомирился, а через полгода снова был признан вожаком, но уже никогда не пускал в ход кулаки.

Василий Лыков рос в крестьянской семье, его рано приучили к бережливости и хозяйской расчетливости. В училище он первое время собирал в бане обмылки и складывал их в мешочек — «мамке передать». Пользуясь положением старшего в отделении, Лыков выбирал себе самые лучшие, по его мнению, ботинки, самый лучший кусок пирога, самую лучшую койку в спальне. В каждое дело он старался внести хозяйственную основательность. Парта его имела дверцу с замочком, сверху на ней лежало расписание под стеклом, а позади, на стене, Лыков аккуратно прикрепил газетный лист бумаги, чтобы не пачкать спину и локти о стену.

Он любил «поражать» своей силой. Подойдет вразвалочку к Савве Братушкину и, согнув руку так, что под гимнастеркой вздуются твердые шары мускулов, предлагает, будто подарок делает:

— Попробуй!

Савва тычет пальцем бицепсы, тискает их руками и с некоторой завистью говорит:

— Ничего…

Лыкова, видно, эта оценка не удовлетворяет. Взяв Братушкина за ремень, он, не спрашивая его согласия, сообщает:

— А вот я тебя приподниму, — и, понатужившись, действительно отрывает его от пола.

За одной партой сидят Семен Гербов — спокойный, рассудительный юноша с задумчивым продолговатым лицом — и худощавый, почти смуглый Володя Ковалев, быстрый в движениях, прямой и вспыльчивый.

Дружба у Володи с Семеном началась со второго дня их прибытия в училище. Они приехали одними из первых. В коридорах было пусто и тоскливо, — совсем не так, как рисовалось в воображении, когда ехали сюда. По неуютным, необжитым комнатам бродили одинокие фигуры в самой разнообразной одежде. В списке Гербова и Ковалева сначала поставили рядом. Потом расстояние между ними с каждым днем росло, заполняясь новыми фамилиями, а дружба их крепла. Началась она так: Василий Лыков, увидя в библиотеке в руках у Ковалева «Таинственный остров», выхватил книгу и заявил библиотекарю: «Эту я читать буду». С вызывающим видом он надвинулся выпяченной грудью на Володю. Подошел Семен Гербов, — он был таким же широкогрудым, как Лыков, но чуть ниже его, — протиснулся боком между спорящими, спокойно взял книгу из рук оторопевшего Василия и сказал, возвращая книгу Ковалеву: «Он прочтет, тогда тебе передаст. Ясно?».

Лыков оглядел Гербова зло и внимательно, круто повернулся и вышел, бормоча угрозы.

Семен был нетороплив в движениях и немного мешковат, говорил медленно, сначала подумав, и от этого сказанное им звучало особенно значительно. Он был очень миролюбив, и вывести его из равновесия казалось невозможным.

У Семена не было родных, кроме старого дедушки в дальней деревне Витебской области. Мать умерла за три года до начала войны, старший брат был замучен в гестапо, а отца-партизана выдал полицай Тимка Ковальчук, появившийся после плена в их селе. Фашисты сожгли отца Семена на костре. Семен ушел к партизанам в лес, а после освобождения местности Советской Армией был усыновлен артполком, где его за боевые заслуги в 13 лет приняли в комсомол и прислали в училище «для дальнейшего прохождения службы», как было написано в направлении.

Дружба Семена и Володи лишена была нежности, но за внешней сдержанностью отношений скрывалось теплое, прочное чувство.

Когда Ковалев однажды заболел, Семен ежедневно приходил в санчасть и часами просиживал у койки друга. Гербов за годы войны отвык от учебы, отстал и теперь не всегда мог побороть в себе желание отодвинуть «на потом» выполнение неприятного задания. Особенно не давалась ему математика. «Эти уравнения непобедимы», — обреченно говорил Семен, захлопывая задачник. Ковалев стал заниматься с ним. В субботу вечером, когда все уходили в кино, Володя запирал в классе на ключ своего друга наедине с задачником, а когда приходил из кино, проверял, как решены задачи. Он был неумолимым, требовательным учителем — и уравнения сдались.

К службе в армии Володя готовился упорно. Решив, что он физически слаб, он закалял свое худощавое, но сильное тело: зимой обтирался ледяной водой, а если поблизости не было офицера, то и снегом. «Хорошо было бы, как Суворов, совершать по утрам, в любую погоду, прогулки верхом», — часто думал Володя. Он достал гантели и упражнялся по системе Анохина. Дома, во время каникул, он спал на голом полу, и его мать, Антонина Васильевна, не решалась перечить, простодушно предполагая, что это — крайности современного физического воспитания. Чтобы развить выносливость, Ковалев решил четверо суток не брать в рот ни капли жидкости. На третий день он, наконец, не выдержал такого испытания и был очень недоволен собой.

В первые месяцы пребывания в училище на Володю то и дело наскакивал с кулаками Лыков, не забывший поражения в библиотеке. Лыков был шире Володи в плечах и сильнее. Володя начал обучаться приемам бокса и однажды поразил всех: он закатил обидчику классический «хук справа» и тем утвердил свою независимость.

Даже в развлечениях Ковалев, быть может не всегда сознательно, стремился найти что-то такое, что будет полезным для будущей нелегкой службы. А что она будет нелегкой, он ни минуты не сомневался, и его особенно привлекала мысль о преодолении больших трудностей. Володя первый предложил создать в роте автокружок — изучать мотор и управление машиной, — тем более, что гараж училища находился рядом. Но если другие записались в кружок в поисках развлечений, то Ковалев отнесся к новому делу серьезно.