Шрифт:
ГЛАВА VIII
К ротной спальне вело сто одиннадцать ступенек. Это Ковалев установил в первый день прибытия в пехотное училище.
Но сейчас после нескольких часов ученья под дождем, в окопах, за городом, ему казалось, что ступенек, по крайней мере, триста. Шинель промокла так, что из нее можно было выжимать воду; от перебежек, окапываний, перетаскивания пулемета ныла поясница, ладони покрылись кровавыми мозолями. Прежние ученья и походы вспоминались, как детские забавы, но в то же время ощущение было такое, будто все, что он делал теперь, уже давно знакомо ему и он всегда был военным, потому что иным себя не представлял. «Если придется защищать Родину, — думал он, — в этом тоже будет много будничного труда, напряжения и не к чему сейчас унывать, ну, что же — трудно, но ничего страшного…»
Года три назад майор Боканов повел их в поле — к высокому холму, поросшему кустарником. Здесь в войну был командный пункт генерала: его соединение освобождало город. Блиндаж сохранили как музей. Суворовцев поразила обстановка блиндажа: полевые телефоны на грубо сколоченном столе, узкие нары — все по-солдатски просто и сурово.
Была солдатская суровость и в быте курсантов, суровость, временами пугающая своей непреклонной требовательностью.
Здесь не были особенно расположены к интимностям, к душещипательным беседам. Здесь так много было физических усилий, мужественной простоты отношений, безоговорочной исполнительности, что на первых порах казалось: душевная теплота чужда училищу. Но так только казалось. В действительности она здесь приобрела иные формы, более сдержанные, и оттого не менее желанные.
В хорошей семье очень строгий отец, может быть, и не часто похвалит, приласкает, но зато какую радость это приносит!
…Владимир поправил ремень карабина и пошел по ступенькам быстрее. Почистив оружие, он развесил в сушилке шинель и портянки, разделся и прилег на койку, — Демин разрешил роте час отдохнуть. Справа от Владимира лежал Семен, слева — Геннадий. К большой радости, они опять оказались вместе.
Пашков был мрачен и неразговорчив. Семен же, наоборот, шутил больше обычного.
— Боевое крещение принято! — воскликнул он, бросая на Пашкова веселые взгляды. — Держись, пехота, то ли еще будет!
— Слишком усердствуют, — процедил сквозь зубы Геннадий и поморщился: болела спина. Сегодня он столько откопал земли, сколько в Суворовском не приходилось откапывать и за год. «В землекопов превратили, — сердито думал он, — полчаса ученья, а копай и копай!»
— Эх, братцы, что сейчас происходит в нашем Суворовском? — словно прочтя мысли Геши, мечтательно произнес Семен, закинув руки за голову. — Сергей Павлович воюет с малышней… Подполковник Русанов спасает очередную заблудшую душу… Артем преподает Авилкину урок сдержанности.
— …полковник Зорин советует майору Беседе: «Вы Каменюку смелее выдвигайте на руководящую работу», — оживленно подхватил Владимир.
— Золотое времечко! — вздохнул Семен и лукаво поглядел на Пашкова.
Они умолкли. Ковалев тоже закинул руки за голову. «Не странно ли, — размышлял он, — сейчас, думая о Суворовском, не вспомнишь ничего неприятного. Прав был Зорин… на выпускном… Все, что раньше казалось плохим, теперь стало дорогим и желанным. Как было бы хорошо, например, если бы Сергей Павлович очутился вдруг здесь, и… отчитал за что-нибудь!»
Ковалев улыбнулся и прикрыл глаза. Память воскрешала одну картину за другой. Вот отправились они в поход, а Вася Лыков запасся котелком для «индивидуальной» ухи. Тогда они сварили «общественную» уху, накормили ею Василька и невинненько так спросили его: «А ты нас потом угостишь?»
А когда были в третьей роте, Пашков и Братушкин в лагерях ушли за «языком». Притаились за кустами. Идет «вражеский солдат» с вязанкой дров. Разведчики набросились на него, но тот оказался сильнее, скрутил Гешу, а Савва позорно сбежал: Геша мужественно молчал, ничего и никого не выдал. Ну, и досталось же Братушкину за то, что покинул товарища в беде!
Милое суворовское время! А с другой стороны, кто знает, обращались бы с нами раньше посуровее, сейчас было бы легче.
— Ребята, давайте назовем нашу ротную газету в память о суворовской «Победа», — предложил Володя друзьям.
— Дело, — одобрил Семен, — только надо согласовать с замполитом батальона.
Ковалев недавно был назначен редактором ротной газеты и готовил выпуск номера.
Как ни хотелось Владимиру еще полежать, отдохнуть, но надо было просмотреть собранные заметки. Он встал, надел мундир, затянул ремень и пошел в комнату политпросветработы. В ней никого сейчас не было. В сгущающихся сумерках едва различимы на стене стенды истории училища. Владимир включил свет — в комнате стало еще пустынней. Он устроился за столом, в дальнем углу, стал перебирать заметки.
Писали о предстоящих выборах в комсомольские органы, о нерадивости курсанта Садовского, вырывшего мелкий окоп, о результатах стрельб. Кто-то прислал стихотворение «Сон старшины»:
Как зеркало, сверкает пол, Сбылися старшины стремленья: По роте, где б он ни прошел, — Везде его изображенье.«Поместим с рисунком, — подумал Володя. — Да, вот еще что, введем раздел „По родной стране“. Вот, например: „Ростсельмаш восстановлен“…»