Склоняю голову пред Вашей светлой памятью.

***

Моя старенькая бабушка, на последнем году своей долгой жизни, а прожила она почти век, в моём последнем отпуске, из-за Божницы вынула нарядную, в чёрном лаке, шкатулку, да и протянула мне:

– Давно хотела, внучик, отдать. Знаю, что тебе это надо знать.

А что раньше не смела – не вини. Времена, не тебе говорить, какие были. За слово одно, неосмотрительное – жизни лишали, а не то, что за письма Алексея Максимовича…

Я изумлённо уставился на неё:

– Бабуня, какого Алексея Максимовича?

– А то не знаешь, – лукаво заулыбалась она. – Ты же, почитай, даже календарному листочку был рад, если находил, на всём Дону, упоминание о твоём любимце, генерале Каледине.

– Давно примечаю, изучаешь его жизнь, а тут – видишь, – и она открыла шкатулку, – ровно двадцать одно письмо Алексея Максимовича. Я их все выучила наизусть.

– Бабушка, – я даже утратил дар речи, – а как же они к тебе попали?

– А мне их – он, самолично, вручил, как раз с утра, 29 января восемнадцатого года.

– ?!!

– Да, да, ты не удивляйся. Я прибиралась в атаманском дворце-то, и он всегда здоровался со мной. Первым. А тут вышел – лицо чёрное, жизни на нём уже не было, и говорит мне:

«Милая барышня! Большая просьба у меня к вам. Соратникам оставить не могу – не так воспользуются, а Вас, прошу, сохраните эти письма.

И передайте их в те руки, которые могут честно сказать своё слово об Алексее Каледине.

Знаю, не скоро такие времена наступят. Но они – обязательно придут. Дайте мне слово, что сбережёте эти записки».

– И я, внучик, побожилась и спрятала на груди, под полушубком, да шалью, и никому – ни матери, ни братьям – и словом не обмолвилась. И сама даже не смотрела до шестидесятого года.

А только в шестидесятом и открыла шкатулку. Не всё мне понятно, внучек. Не бабьего ума, видно, это дело. Но то, что человек с совестью, искренним был, себя, в первую очередь, судил строго, за всё – это совершенно очевидно из его писем.

И она мне вручила этот бесценный дар.

Эти письма, дорогой читатель, и легли в основу этой книги.

Что-то автор дополнил из других источников, со слов воспоминаний очевидцев тех событий, но оценочные суждения деятелей той эпохи, его современников – подлинные, и даны они человеком, повенчанным честью – генералом от кавалерии Калединым Алексеем Максимовичем, прожившем на нашей земле 56 лет, три месяца и семнадцать дней.

В своём последнем письме, датированным 29 января 1918 года, он так и писал:

«Я не приемлю государство, которое наступило в феврале 17 года, но при этом остаётся горячо любимым и желанным Отечество моё, Великая, Единая и Неделимая Россия.

Ей служил я всю свою сознательную жизнь.

И с мыслью о ней я навсегда ухожу в небытие.

Будь благословенно моё Отечество, моя святая Россия»

***

Отдельно от двадцати – лежало двадцать первое письмо, в ярко-зелёной обложке.

Всего одна страница. Но какая пронзительная и светлая, пропитанная, до последнего знака, любовью такой силы, которой не много являет нам сегодняшняя действительность.

Эту бы страницу – да всем молодым людям, в качестве обязательного правила, неотъемлемого для каждой живой души.

Как бы изменилась жизнь, как бы светлее стало в ней для всех людей.

Как бы умножилась мера счастья на каждую живую душу.

Вот это письмо:

«Ангел мой, милая Машенька. Родная моя, счастье моё светлое, далёкое и теперь уже не достижимое.

Всё, что я смог на этой земле – я свершил. На большее не дал Господь сил и разумения.

И поэтому я ухожу. Ухожу по той дороге, которая уже никогда не приведёт меня к тебе.

И в том мире, ином и вечном, неотвратимом для всех живущих – я буду благодарить Господа за то, что ты была в моей жизни.

Знай, родная моя, что всё лучшее, что было во мне – явилось благодаря лишь тебе.

Мы мало виделись, особенно – в последние годы. Но они не опустошили мою душу. И в пламени пожарищ, среди крови и смертей – ты, только ты одна, Единственная, придавала мне силы и вдохновляла на ревностное служение Отечеству.