Шрифт:
— Достопочтенный Алаярбек Даниарбек, а известно ли, сколько надо пороху, чтобы человек разорвался в кусочки, вот такие.
Разгладив левой рукой свою изящнейшую бородку, Юнус показал пальцами правой, что кусочки едва ли превысят размеры обыкновенной спичечной коробки.
— В наш передовой век люди открыли такой порох, что подожги щепотку, не успеет косая красавица шевельнуть ресничкой, и от нашего каюка и всех людей не останется и следа.
Сдернув поясной платок, которым он закрыл от мух и мошкары свое лицо, Алаярбек Даниарбек угрожающе завращал своими чёрными глазами.
— Что вам угодно, о совершенство щегольства? Почему вы беспокоите почивающих?
— Но порох! Господин Алаярбек Даниарбек, вы забыли про порох!
— Пусть черепаха подавится вашим порохом.
— Но известно ли вам, уважаемый, что достаточно легкого щелчка пальцем, чтобы, проклятие ему, порох взорвался и...
— Что вы пристали ко мне с порохом?
Алаярбек Даниарбек сел и яростно ударил кулаком по щеке, на которой расположился комар.
— О сатана!
Юнус с испугом вцетшлся ему в руку.
— О аллах! Что вы делаете, несчастный!
— Что, что!
— Да вы понимаете, что вы расположились на ящиках с проклятым губителем всего живого... Там... — и Юнус постучал прикладом по доскам ящика.
Зеленоватая бледность разлилась по тёмному лицу Алаярбека Даниарбека. Он мгновенно скатился с ящика и бросился, толкая и ушибая бойцов, к мачте. Но практическая жилка сказалась и здесь. Алаярбек Даниарбек успел инстинктивно схватить в охапку и халат, и чалму, и коврик. Всё ещё посмеиваясь, Юнус смёл соринки с ящика и любезным жестом пригласил Петра Ивановича устроиться поудобнее.
То красные, то рыжие выжженные плоские берега тянулись по сторонам. Каюк медленно полз сквозь зной по ледяной стремнине. Комары, которым надлежит днем прятаться в прохладных тёмных местах, умудрялись кусаться даже в полдень. К тому же, в грязных, вонючих досках каюка водились в неимоверных количествах клещи «кана», очевидно, оставленные баранами и овцами во время перевозок по реке. Клещи прятались в щелях, но достаточно было прилечь на доску, чтобы они кидались на человека и принимались его немилосердно жалить. Духота, непрерывный зуд, усталость, лихорадочный озноб изнурили, казалось, окончательно Файзи, но ни на минуту он не забывал о деле. Он следил за тем, чтобы на кривой мачте всё время сидел наблюдатель и обозревал берега. Постоянно он спрашивал, не видны ли впереди, ушедшие ранее, ещё ночью, каюки и далеко ли прикрытие. На дежурство он посылал всех бойцов по очереди и пытался забраться на мачту сам, но слабость ему не позволяла. Часть людей он заставил спать, а остальные чистили винтовки и оружие, чинили одежду и обувь.
Иргаша с тремя бойцами он послал охранять бурлаков, которые оказались верными мюридами ишана кабадианского.
— Кто он? — спрашивал не в первый раз Файзи у Петра Ивановича. — Он вас знает?
Рассказав о своих встречах с Сеидом Музаффаром, Пётр Иванович только добавил:
— Он поставил себя под удар. Узнают Энвер и Ибрагим — захотят мстить.
— Э, нет, могущество ишана кабадианского так велико! Никто и пальцем не посмеет тронуть. Его все боятся.
— Да, видно. Смотрите, как стараются его мюриды. Шесть часов они без устали тянут наш каюк.
— Народ наш привык работать.
Каюк всё плыл и плыл без остановки. Бурлаки установили смены и, пока одни под заунывную песню тянули лямку, другие шли налегке, хотя просто идти по гальке, по камышам, по топким болотам в знойном, парном воздухе было невероятно тяжело.
Всё в душе Петра Ивановича протестовало. Он не мог видеть несчастных. Перед глазами его стояли репинские бурлаки, но Файзи отказался даже и говорить о передышке.
В промежутках между приступами мучительной рвоты он упрямо качал головой и на все просьбы и доводы доктора бормотал:
— Нельзя! Остановимся — пропадём. Дальше! Дальше плыть надо.
— Но пусть им помогут наши люди.
— Нет, они воины. Им скоро придётся сражаться.
Тогда Пётр Иванович, воспользовавшись тем, что они плыли рядом с отмелью, спрыгнул в воду и, нагнав бурлаков, сам впрягся в лямку. До глубины души он поразил и даже напугал их.
— Уйди! — сказал злобно крепкий, точно сбитый из мышц и мускулов парень. Кожа его блестела от струек пота, текщих по спине и груди. — Уйди, господин, плохо!
— Ч-ч-то, плохо? — задыхаясь от натуги, спросил доктор.
— Ты табиб, ты начальник, — иди отсюда. Не твоё это дело.
Но не обращая внимания на слова парня и на возражения его товарищей, доктор добросовестно «нажимал». Пот слепил ему глаза, мухи ползали в неимоверном количестве по лицу, Комары жалили, сердце колотилось, а свинцовые ноги вязли по колено в чёрной зловонной жиже болотистых протоков. Пётр Иванович чуть не падал от слабости, но шагал с упрямством, достойным лучшего применения.