Еще не веря происходящему, Залесский нажал кнопку, которую отыскал сбоку глухой калитки. Где-то в глубине сада отозвался пронзительный звонок, и через минуту железное веко — прорезь для почты — неслышно поднялось и его ощупали два темных глаза.

И он попал в дом из той жизни, о которой рассказывала мама. А может, даже получше. Снаружи такой скромненький, внутри особняк оказался наполненным роскошью. Когда Залесский увидел вделанную в пол громадную ванну из розового мрамора, он замер. Так замирают люди возле статуи Давида во Флоренции. Гостиная была обставлена белой мебелью. Здесь Залесский впервые увидел белый рояль, и он тоже поразил его. День был холодный, дождливый, и в столовой топился камин. И опять же впервые в жизни Залесский сидел расслабленно перед камином, всем телом впитывая его тепло. Рядом сидела владелица особняка, его тетушка Ольга Эдуардовна Капчинская. Он встревоженно слушал ее рассказ. Дело в том, что и роскошный этот особняк, и сама тетушка висели на нитке. Во время нападения немцев на Польшу ее муж находился в Швейцарии, а потом не поспешил вернуться в ставший советским Львов и слал ей оттуда распоряжения, как и за сколько продать особняк и затем не медля ехать к нему в Швейцарию.

Но особняк никто не покупал. Потом произошло присоединение Львова к Советам, и особняком заинтересовалась новая власть, дважды приходили какие-то комиссии, которые тщательно осматривали дом. Даже вскрывали на чердаке перекрытия. Что надумали эти комиссии — неизвестно. Ольга Эдуардовна сама ходила в горсовет узнать, как быть с особняком? Там глянули в какие-то бумаги и сказали, что она может распоряжаться им как хочет.

— А как мне уехать в Швейцарию? — простодушно спросила она, решив бросить особняк на произвол судьбы.

— На этот счет, — сказали ей, — есть установленные законом правила оформления, зайдите в милицию, там вам все объяснят.

Но в милицию она не пошла….

И тут как раз появился племянник, то есть он, Юрий Янович Залесский. Она решила, что раз он работает на железной дороге, ему и карты в руки отправить свою тетушку в Швейцарию.

Увы, племянник ее надежд не оправдал.

Однако Юрий Янович сделал невероятное — по истечении отпуска не вернулся на работу в Ленинград и остался жить у тетушки, уповая неизвестно на что. Мало того, он написал матери, чтобы и она бросила все и тоже ехала во Львов.

После долгих колебаний мать Залесского выехала из Ленинграда 21 июня 1941 года, и с тех пор о ней ни слуху ни духу — как в воду канула. Видно, на роду у них были написаны пропажи во время войн.

30 июня 1941 года гитлеровцы были во Львове. А 8 июля гитлеровский офицер в звании гауптмана, сопровождаемый двумя вооруженными солдатами, явился в особняк тетушки Залесского. Она, Юрий Янович и горничная Катерина в это время сидели за столом и пили чай. Ввел эту демократию Залесский — сажал за стол горничную, после того как она все приготовляла к еде.

Гауптман неторопливо, одним движением головы, оглядел старинную мебель, висевшие на стенах картины и, наконец, сидевших за столом.

— В этом доме есть евреи? — спросил он вполне мирно.

— В этом доме нет и не может быть евреев, — четко, на хорошем немецком языке ответил Залесский. — Это дом известного, находящегося ныне в Швейцарии, польского коммерсанта, и вы, господин офицер, сделали бы благородное дело, посодействовав семье мадам Капчинской соединиться с ее мужем.

Гауптман спросил, но уже пожестче:

— А кто здесь вы?

— Я родной племянник мадам Капчинской, — Залесский привстал и стукнул каблуками.

— Еще мужчины в доме есть?

— Никак нет, — совсем уж по-солдатски ответил Залесский, ему почему-то хотелось выглядеть послушным и дисциплинированным.

Гауптман пробормотал что-то непонятное и, найдя в карманах карандаш и блокнот, спросил:

— Ваше имя, фамилия?

— Юрий Залесский.

— А мадам?

— Ольга Капчинская.

Капитан записал, спрятал карандаш и блокнот и громко, будто перед строем, объявил:

— Вы отвечаете за каждую вещь в этом доме. Завтра не позже десяти часов утра представьте мне в комендатуру города опись в двух экземплярах всего имущества. За неисполнение… — гауптман сделал непонятный жест рукой, но в общем было ясно, что за неисполнение приказа: ничего хорошего ждать не приходится.

Всю ночь Залесский вместе с тетушкой составляли эту проклятую опись, еле уместившуюся на десяти страницах с двух сторон. И это еще при том, что многие вещи тетушка в опись не вставила…

Утром Залесский понес опись в комендатуру.

Он шел по улицам города, недавно захваченного фашистами, он видел их, фашистов, в чистеньких мышиных мундирах, не закрывавших зада, и в опереточных фуражках с задранными тульями; слышал их речь, которая была ему понятна (один сказал другому: «Ты представляешь, отсюда нельзя позвонить в Мюнхен»), — и все это не вызывало у него ни чувства протеста, ни даже огорчения. Он все-таки продолжал находиться в той жизни, о какой мечтал. Вот и сейчас он шел по делам особняка, который ему уже казался почти своим…