Шрифт:
— Мир… — заскрежетал зубами Потемкин, — мир! Я не хочу мира! Этот мир опозорит меня в глазах всего света… Я хочу войны, жесткой, упорной, неумолимой… и хоть бы мне пришлось вести ее на свой счет, я продал бы свое последнее имение и отдохнул только в Царьграде…
Волнение еще более усилило боли…
Наконец занялась утренняя заря. Потемкина снова уложили в карету и продолжали путь. Боли несчастного страдальца все усиливались.
— О, как я страдаю, как страдаю… — то и дело повторял он.
— Потерпите, дядюшка, мы остановимся у первого дома…
— Не могу… стой… — пронзительно вскрикнул Григорий Александрович.
Кучер вздрогнул и остановил лошадей.
Место было совершенно пустынное. С одной стороны расстилалась бесконечная равнина, с другой, чернелся густой лес… Кругом не было видно ни одного жилища. Браницкой стало страшно.
— Остановитесь! Мне дурно! Теперь некуда ехать, некуда ехать… Умираю… Выньте меня из кареты… я хочу умереть в поле…
Слуги, окружившие карету, поспешно разостлали белый плащ под деревом, стоящим при дороге, и положили на него князя. Свежий воздух раннего утра облегчил страдания больного.
— Где ты… где! — произнес он слабым голосом, потухающим взором отыскивая свою племянницу.
— Я здесь, дядюшка, не угодно ли вам чего…
— Мне худо, очень худо, дайте образ…
Ему подали образ Христа Спасителя, с которым он никогда не расставался.
Он взял его благоговейно, поцеловал три раза, осенив себя крестом.
— Мне худо, очень худо, — повторил он.
— Пройдет, дядюшка…
Князь безнадежно покачал головой.
— Наклонись ко мне…
Александра Васильевна села рядом и наклонила свою голову к умирающему.
— Дай мне руку… вот так… Слушай… более тридцати лет… служил я государыне верой и правдой и теперь, в предсмертную минуту, сожалею только об одном… что прогневил ее…
— Оставьте, дядюшка, эти печальные мысли… они несправедливы.
— Слушай… скажи государыне… Боже… опять… опять… эти страдания… Господи! В руце Твои предаю дух мой…
Князь замолчал и, казалось, успокоился. Холодная рука его продолжала держать руку графини Браницкой.
— Его светлость отходит, — сказал стоявший рядом казак. Все окружавшие поняли горькую истину этих слов. Александра Васильевна приложила руку к сердцу Григория Александровича.
Оно не билось.
Тот же казак положил дрожащей рукой на глаза усопшего две медные монеты.
Светлейший князь Потемкин-Таврический, президент государственной военной коллегии, генерал-фельдмаршал, великий гетман казацких екатеринославских и черноморских войск, главнокомандующий екатеринославскою армиею, легкою конницей, регулярною и нерегулярною, флотом черноморским и другими сухопутными и морскими военными силами, сенатор екатеринославский, таврический и харьковский генерал-губерантор, ее императорского величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полка полковник, корпуса кавалергардов и полков екатеринославского кирасирского, екатеринославского гренадерского и смоленского драгунского шеф, мастерской оружейной палаты главный начальник и орденов российских: святого апостола Андрея Первозванного, святого Александра Невского, святого великомученника и победоносца Георгия и святого равноапостольного князя Владимира, больших крестов и святой Анны; иностранных: прусского — Черного Орла, датского — Слона, шведского — Серафима, польского — Белого Орла и Святого Станислава кавалер — отошел в вечность.
Ночью, в той же самой карете, окруженной конвоем и освещенной факелами, привезли усопшего обратно в Яссы.
XXII. Похороны Потемкина
Графиня Александра Васильевна Браницкая была права, говоря своему покойному дяде Григорию Александровичу Потемкину, что он не прав, жалуясь на изменившееся к нему отношение императрицы.
Екатерина на самом деле, выпроводив князя из Петербурга, как того требовала честь государства и его личная, нимало не уменьшила своего расположения к подданному-другу.
Целый ряд самых ласковых и ободряющих ее писем полетел вслед за Григорием Александровичем, едва он выехал из столицы.
Императрице нужно лишь было, чтобы он «для славы империи» уехал в армию; но она все-таки по-прежнему ценила его таланты и сердце.
Когда донеслась до Екатерины первая весть о болезни светлейшего, она писала ему:
«О чем я всекрайне сожалею и что меня же столько беспокоит, есть твоя болезнь и что ты мне пишешь, что не в силах себя чувствуешь оной выдержать. Я Бога прошу, чтобы он отвратил от тебя сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения».
«Обрадовал ты меня, — писала она в другом письме, — прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю сердцем и душою.
Желаю весьма, чтобы великие жары и труды дороги здоровью твоему не нанесли вреда, в теперешнее паче время, когда всякая минута требует нового труда.
Adieu, mon ami».
Болезнь князя очень сильно беспокоила государыню.
Подтверждением этого служит заметка в дневнике Храповицкого от 28 августа 1791 года: «Получено известие через Кречетникова из Киева, что Потемкин был очень болен и что к нему поехала Браницкая… Печаль и слезы».