149. Вальтер фон Фогельвейде — один из крупнейших представителей рыцарской поэзии. Миниатюра. 1300 г.

150. Обряд крещения. Миниатюра. XIV в.

151. Путти с лицом взрослого. Рельеф. XI в. Монастырь св. Хуана. Испания

152. Одно из первых изображений спеленатого младенца. Скульптура. Первая половина XIII в. Собор в Шартре

Подлинного равенства в среде средневекового студенчества, разумеется, не было: одни студенты были богаты, другие трудом добывали пропитание. По статистическим данным (конец XIV—XV век), основную массу студентов все же составляли люди среднего имущественного статуса. Аристократов в студенческой среде было сравнительно мало до конца XV века, при этом в южных университетах их было больше, нежели в северных. Но уже с XIV века наблюдается тенденция к включению университетов в аристократическую социальную структуру, к осмыслению университетской жизни в понятиях рыцарского мира, к уподоблению правоведа рыцарю. Имущественное положение университетских преподавателей было первоначально очень неустойчивым, поскольку оно зависело от студенческой платы. Возможно, что болонская профессура мирилась со своим неполноправием именно потому, что большой университет в Болонье мог лучше компенсировать ее материально. Введение жалованья для профессуры (впервые в кастильском университете в Паленчии в начале XIII века) дало докторам известную независимость. Однако резкое колебание размеров жалованья создавало социальный разрыв в среде преподавателей, часть которых сливалась с городским бюргерством, и приводило — особенно в германских университетах — к разобщению в среде профессоров и к ослаблению университетской организации.

Если детства как такового средневековое сознание фактически не признает, то юность, напротив, воспринимается очень отчетливо как особый "возрастной класс". Как правило, ее отделяют от зрелости испытания (инициации) или торжественная церемония: подмастерье, создав "шедевр", становится мастером, дамуазо посвящается в рыцари, школяр превращается в магистра, послушник — в монаха. С юностью связывается определенная магическая сила: в сельских весенних празднествах, по поверию, колдовским способом обеспечивавших благополучие деревни, играм молодежи (скачки, прыжки через костер) принадлежало особое место. Юность, теснее связанная с хтоническими культами, с природными силами, имела право (и, может быть, даже обязанность) на особые нормы поведения, сознательно противопоставленные этике взрослого человека. Юношеский разгул, полуголодное узаконенное бродяжничество (в мире, где целомудрие, трезвенность и stabilitas были религиозно-этическими ценностями) — все это дополнялось и закреплялось особой литературой: песнями подмастерьев, школярской поэзией, лирикой бродяг-вагантов. А в этой литературе переворачивалось и высмеивалось все то, что составляло ценности зрелого общества. Инициации (с их обычным дополнением — пирушкой) означали грань, когда человек порывал свою связь с хтоническим миром, миром природных сил и вступал в лоно законопослушания. В этом смысле шекспировская история принца Гарри, порывающего с толстяком Фальстафом и превращающегося в разумного короля Генриха V, — не есть рассказ о личной судьбе одного гуляки, но общезначимый символ перехода от юности к зрелости.

Понятие зрелости в средневековье, впрочем, не столько временное, сколько общественное и правовое. Человек становился зрелым тогда, когда он приобретал собственность, вступал в права наследования. Дети не были полноправными собственниками имущества, оставленного им умершими родителями, — их владения переходили в руки опекунов, как подчас и сама судьба сирот. Опекунство, в частности, было правом феодального сеньора и приносило ему немало выгод, как материальных, так и престижных.

Зрелые люди, в отличие от юношей, не стремились к созданию собственной оформленной организации, за исключением, пожалуй, вдов, которые пользовались в средние века особым престижем: считалось, что заслуги вдовы перед богом вдвое больше, чем заслуги обычной женщины (хотя и ниже заслуг девственницы). Но и вдовы не образовывали особую "межсоциальную" группу, а рассматривались как принадлежащие к разряду нищих.

Зрелость уступала место старости, которая, в духе библейских норм, рассматривалась как достоинство и знак божественной милости.

Впрочем, средневековье редко имеет дело с образом немощного старика, доживающего свой век в стороне от дел. Старики средневековья — обычно сорока — или пятидесятилетние люди, еще не утратившие физической силы, но уже накопившие немалый опыт, и поскольку в их руках находятся наследственные титулы и богатства, обществу приходится считаться с ними, хотя подлинной геронтократии средневековье не знало.

Смерть приходила сравнительно рано, но характерный для средневековья страх смерти объяснялся не только тем, что война, эпидемии, голод постоянно подкарауливали человека. О смерти думали много, ибо христианское учение трактовало ее как начало другой жизни, как "рождение в вечность" и никому не было дано знать, удостоится ли он спасения или будет обречен после смерти на адские муки. Отсюда настойчивость, с какой образ смерти (изображаемый в виде скелета, иной раз с косою в руках) проникает в средневековые предания и в живопись. Смерть олицетворяют то земледелец, заливающий кровью поле, то король, ведущий безжалостную войну: позднее (возможно, под влиянием городской культуры) в эти легенды проникают элементы юмора: смерть представляется то ловким картежником, то злокозненным музыкантом, увлекающим всех звуками своей дудки.

Пляска смерти становится предметом драматических представлений, где смерть ведет диалог с двадцатью четырьмя лицами, подчеркивая бренность земного существования.

Страх смерти заставлял человека искать перед своей кончиной церковной и монастырской поддержки: одни оставляли (подчас в обход прямых наследников) щедрые легаты религиозным учреждениям, другие спешили принять монашество. Монастыри охотно шли навстречу этому стремлению, особенно если речь шла о состоятельных людях. Папе Александру IV пришлось разбирать скандальную историю, случившуюся в Реймсе: некий горожанин был тяжело болен, монахи убедили его — без согласия жены — постричься и передать монастырю двадцать либр (золотая монета), которые лежали у него дома. После этого больной был перевезен в монастырь, где неожиданно поправился. Тогда он сбросил монашеское облачение и потребовал назад свои деньги. Монахи заковали недавнего больного в цепи и потребовали клятвенного отказа от отданной им суммы...

Покойника омывали, затем надевали на него костюм, включая шосс, обувь, перчатки и головной убор, и зашивали в саван — обычно из полотна, пропитанного воском. Впрочем, саван могли делать также и кожаный. Покойника оплакивали в его доме, после чего на носилках провожали на кладбище, чтобы предать тело земле. Обычай носить траур по умершему засвидетельствован в Испании уже в XII веке. Во Франции он распространился в следующее столетие. Графиня Артуа, похоронив в 1303 году своего мужа, не только облачилась в темные цвета, но и покрыла черной драпировкой кровать и всю комнату. Мужчины в знак траура облачались в черное и иногда брили голову. Церковь установила со временем сложную литургию погребальных обрядов, в частности, кроме того, она разрешила захоронение знатных и влиятельных лиц не на обычных кладбищах, а в соборах и монастырях, где покойники помимо всего прочего находились под надежной охраной, так как ограбление приходских кладбищ было в средние века обыденным явлением. С XIII века появляются пышные могильные памятники и усыпальницы, воздвигаемые для богатых покойников. Церковь извлекала из погребения немалые выгоды: похороны сопровождались пожертвованиями для бедных и благочестивыми пожалованиями в пользу церкви; первоначально они имели натуральную форму (щедрая трапеза), позднее стали денежными. Это обстоятельство привело в XII веке к ожесточенной борьбе между монастырями и епископом за право погребения; епископ и клир выступали против монастырских привилегий хоронить в своих стенах не только братию, но и (знатных) мирян. Иногда против монастырской привилегии выступали и наследники умершего. Некоторые категории лиц не удостаивались церковного погребения — это нераскаявшиеся еретики, отступники и самоубийцы. Иной раз монастыри преступали запреты и в поисках материальной выгоды погребали внутри своих стен лиц, подвергнутых церковному отлучению.