– Когда я умру, Валерий напишет обо мне книгу…

Я о нем напишу, но разве только я?.. Я напишу лучше».

И написал, считая это деяние чуть ли не главной миссией своей жизни: «Неужели ты, Валерий Сергеевич, и вправду родился, чтоб написать дневники о Высоцком, засвидетельствовать мгновения чужой жизни, да и то не главные, мимо проходящие?»

Однако позднее Валерий Сергеевич одумается. Из дневника (14 ноября 1984 года): «И когда найдется хоть один серьезный литератор или психолог, вед душ человеческих, который объяснит всем, что как раз от Золотухина и нельзя ждать такой книги, и более того – требовать от него такой книги… Иными словами: зачем мне писать книгу о Высоцком, которого я очень плохо знаю, когда хочу написать книгу о себе, которого я знаю еще хуже, быть может, однако ж это я?»

Книги так и не будет, но будет выборка из дневниковых записей, которую назовут «повестью». В 1991 году сначала в пяти номерах журнала «Литературное обозрение», а затем в книге «Дребезги» (название придумала жена – Нина Шацкая) была напечатана его повесть – «Все в жертву памяти твоей…». Вдохновленный похвалами В. Высоцкого («По-моему, у нас есть совсем рядом потрясающий писатель!»), писателей-земляков – В. Распутина, Г. Семенова, Золотухин решил углубить свое литературное дарование.

Повесть представляла собой дневник за период с марта 1965 года по 1985 год включительно. Автор посвятил повесть Высоцкому, а написал о себе, о своем актерском таланте, об огромном желании сыграть Гамлета и боязни провалиться в этой роли, о грубости Ю. Любимова по отношению к актерам, об интригах и скандалах в актерской среде, и заодно – о болезни и срывах Высоцкого, о судах над ним…

Публикацию Золотухин назвал «младозасранскими откровениями» и очень беспокоился, что ее появление вызовет «гнев праведный трудящихся». К изданию дневники были подготовлены еще в начале 1988 года, но автор колебался. В конце концов – «достал своими уговорами издатель, с которым автор и делит пополам ответственность за преступление».

Свое решение Золотухин назвал «отчаянным поступком, нарушившим спокойствие»: «Для меня это было непросто, долгое время даже невозможно, но после того как Марина Влади своей книгой открыла все информационные шлюзы, я рискнул. А отправной точкой саморазрешения стала для меня Эдит Пиаф, я читал о ней все: как она жила с любовниками, как вытаскивала их в люди, как кололась наркотиками через юбку, и все это не мешало мне воспринимать Эдит Пиаф великой певицей. Я подумал, что память о Владимире Высоцком ничуть не потускнеет после моих откровений».

Зная, что переступает нормы морали, Золотухин просит прощения за неуемный зуд – скорее опубликовать свое самое сокровенное, одновременно затрагивающее личную жизнь других людей: «Мне кажется, что ничто сейчас не может омрачить ни имя Владимира Семеновича, ни чести моих коллег; да простят меня они».

Так же думала и Влади, разоблачая «пай-мальчика»: «В моей книге нет ни одной строки, которая могла бы оскорбить память Владимира Высоцкого. Я старалась, чтобы у человека, закрывшего книгу после ее чтения, осталось ощущение любви к человеку, которому она посвящена».

Те, кому повесть Золотухина понравилась, говорили, что «впервые образ поэта предстал без сусальной позолоты». Другие, прочтя книгу, задавались вопросом – зачем? Ну ладно Влади с ее французским менталитетом и желанием отомстить «неблагодарным родителям» своего мужа написала опус, обливая «правдой», как помоями, Высоцкого и его близких. А зачем это было нужно Золотухину? К тому, что и как написала Влади, трудно добавить что-то новое. Неужели в тех дневниках Золотухин так мало записал о Высоцком как о талантливом актере, поэте, неординарном человеке… Может быть, эта повесть – оправдание своих откровений в фильме Э. Рязанова? Или это расчет на то, что вставленная глава о Высоцком сделает «Дребезги» бестселлером?

Друзья, с которыми Золотухин делился своими планами, отговаривали его от публикации; и не столько потому, что сказанное о Высоцком будет диссонансом всему (кроме книги Влади), что было напечатано в советской печати, а потому что он разочарует читателей относительно себя. Ведь многие его любили и как актера, и как личность.

Л. Филатов: «Золотухин откровенно сказал Губенко: «Я, как говно, по течению плыву». Я достаточно долго молчал о Золотухине и, думаю, имею кое-что ему сказать. Это постоянное «Я и Володя» в его дневниках с ударением, конечно, на «Я». Оказывается, Высоцкий прочел прозу Золотухина и сказал: «Знаешь, я так никогда не смогу». И запил. Это, по-моему, уже дневники Смердякова. Я Золотухину так и сказал, но, кажется, он не понял. Он ведь очень простодушный человек, очень… До безобразия».

Из дневника: «27 декабря 1990 г. Филатов шибко врезал мне: мы с тобой как-то не разговаривали… Я все думаю об этих твоих дневниках, или мемуарах, как их назвать… На решение это твое не повлияет, но все это такая неправда, ложь. Ты прикрываешься и рисуешь себя с чужих слов… свидетелей нет… дерьмо это, а не литература… детский лепет… дерьмо. Кроме дикого, нечеловеческого тщеславия, там нет ничего».

Из интервью: «Ожидаемые результаты меня достаточно огорчили. Я получил плевки не от тех, от кого ожидал (от своих друзей, артистов и т. д.), а от фанатиков, защищающих и оберегающих от меня имя Высоцкого. Но, наверное, я потерял каких-то своих добрых знакомых».