Американский исследователь И. Дойчер в работе «Сталин» так анализировал цитированное выше выступление Тухачевского ЦИКу: «Его речь привлекла внимание своим глубоким опасением гитлеровских приемов ведения войны и необычайной направленностью на обличение опасности Третьего рейха. Подчеркнутая настороженность Тухачевского резко контрастировала с неопределенностью Сталина» [618] . Это обстоятельство не могло не беспокоить «коричневый» Берлин.

Военный атташе посольства Германии в Москве Э. Кестринг писал в немецкий МИД:

Рост военного бюджета, полагал Кестринг, является следствием болезненного страха Советского Союза перед нападением, вызванного завышенной оценкой наших возможностей вооружения. Сравнение советского бюджета с бюджетами других стран невозможно: он состоит из данных государственной экономики, так как частное хозяйство отсутствует. Сопоставление невозможно еще и потому, что экономика СССР оперирует бумажными рублями, соотношение которых с золотым рублем и фактическая покупательная способность которых не определены [620] .

Кестринг, будучи допущенным на некоторые советские партийно-правительственные мероприятия, скрупулезно фиксировал с целью отправки в германский Генштаб данные о состоянии и тенденциях роста советских вооружений. Так он вполне легально получал ценнейшие для вермахта сведения, к которым должен был иметь доступ только узкий круг советского руководства. Таким образом германский Генштаб был информирован о росте численности сухопутных войск и совершенствовании РККА:

К. Шпальке после окончания Второй мировой войны вспоминал: «Весной или осенью 1936 г. на сессии Верховного Совета одной из важнейших тем были внешнеполитические отношения с Германией. По этому вопросу выступили Молотов, Литвинов и Тухачевский. В то время как выступления Молотова и Литвинова были сдержанными и сбалансированными, если сравнивать их с массой оскорблений в предшествовавших речах Гитлера, тон и содержание речи Тухачевского были почти враждебными и угрожающими. Как бы то ни было, но лояльности по отношению к Германии в ней совершенно не чувствовалось… Тухачевский превратился в рупор тех офицеров, которые больше ничего и слышать не желали о прежнем многолетнем сотрудничестве с германской армией…» [622]

Шпальке отмечал: «…Меня неприятно поразил недружественный тон Тухачевского против Германии в его последней речи. Это наводит на мысль о том, что смена настроения есть и у командиров старшего поколения. Раньше Тухачевский охотно лично участвовал в маневрах и учениях рейхсвера…Тухачевский всегда был для меня непонятной персоной. И для меня была чужда, но не удивительна, смена его политического настроения» [623] . Между тем причина этой «смены настроений» очевидна.

Кестринг же заметил некоторые ностальгические ноты в высказываниях ряда советских военных чиновников, касающихся прежних, «рапалльских», отношений двух стран. Он «имел возможность беседовать с большинством руководящих лиц армии» и заметил «глубочайшее уважение к немецкой армии». «О возможностях нашего военного строительства часто существуют гротескные представления. По мнению многих, наша армия сейчас находится уже в той готовности, которая была запланирована» [624] .

Почти все, пишет Кестринг, выражали сожаление в связи с изменившимися отношениями между обеими армиями. Ощущались опасения военных замыслов Гитлера, обсуждалась ненужность войны между СССР и Германией. В связи с этим находили свое выражение ссылки на достижения и успехи русского строительства, материальной мощи Красной Армии – «она становится могучей». И следовательно, сможет дать отпор даже стремительно набирающей силу германской армии. Политической темы не касались, за исключением деклараций типа «мы снова вместе». Как весьма многозначительное он приводит высказывание командарма танковых войск: «Никогда не забуду благодарность, которую испытываю за все, чему я в нашем сотрудничестве научился, и многих друзей, которых я приобрел» [625] .