Шрифт:
жизнеописание папы Гильдебранда и какая-то космографическая статья. Когда он вчитался
более, его стали занимать помещенные в «Смеси» известия о разных открытиях в области
естествознания. Беда только, что по причине множества научных терминов он понимал там
с пятого на десятое. Более всего хотелось ему знать, как это свет стоит, как он держится и
как всякие вещи сложились, как одно с другим вяжется. Грицьку представлялись
бесчисленные вопросы; они мучили его потому, что он на них не находил ответа ни в тех
книгах, какие ему попадались, ни у людей, с которыми приходилось ему говорить. Грицько
чрезвычайно полюбил арифметику; он получил указания от других только в четырех
правилах, а потом уже сам собою уразумел таинства дробей и сложность тройного правила.
158
Пробыв несколько лет у хозяина, Грицько стал платить помещику оброк и работать в
разных селах своего околотка по церквам. Однажды на пасху — это было в 1837 году — он
прибыл в свое село к родным. Здесь, в церкви, в ночь светлого воскресения, пред заутреней
он читал «деяния»... Тогда я в первый раз его увидел. Он должен был, между прочим,
провозгласить: «Трудно противу рожна прати...» Это было пророческое слово о судьбе его!
Грицько был невысокого роста, черноволосый, чрезвычайно худощавый, с
необыкновенно выразительными и добрыми глазами и с слабою грудью, как показывал его
прерывистый, хотя крикливый, но скоро упадающий голос. В характере его была
удивительная кротость и мягкость. Он был молчалив и робок; не спешил сам ни с кем
разговаривать, а если начинал разговор, то для того, чтоб спросить о чем-нибудь и научиться
от других, и только тогда становился смелее, когда видел, что его любят. Он знал священное
писание изумительно и мог потягаться в текстах библейских с любым /164/ поморским
начетчиком. Но заметно было, что не чувство благочестия влекло его к такому чтению: он
искал в нем того, что называется положительным знанием. Любознательность Грицька
обращалась более всего на материальную природу, и странно было слышать, как он задавал
себе вопросы, давно уже решенные физикою или естественной историей, и искал ответа то
в библии, то в «Иване Выжигине» Булгарина, то в повестях Марлинского. Один помещик,
получивший образование в Харьковском университете, начал давать ему книги и расширил
круг его чтения. Грицько читал их с жадностью. Ему подарили «Всеобщую историю» аббата
Миллота, популярную «Астрономию» и курс математики, и он был вне себя от восторга.
Несколько лет не видел я Грицька после этого, но случай привел меня увидеть его в том же
селе в 1845 году. Грицько был уже женат на крестьянской девушке из своего села, имел свою
собственную хату, платил оброк и занимался малярством, выручая насущный хлеб на
иконах. Без постороннего руководства Грицько уразумевал свою книгу — курс математики
— и с изумительною правильностью и верностью решал трудные алгебраические и
геометрические задачи. Он прочитал уже физику, знал изложенные в ней законы природы,
любил толковать об опытах, которыми человеческий ум достигал до уразумения этих
законов. Но библии он уже не читал, и вообще его мало занимал священный круг. Он, по-
видимому, лишен был поэтического чутья. Его не пленяла красота природы: он стремился к
природе рассудочным анализом; он хотел исследования, а не восторга; чудесное не пленяло
его — он отвращался от него; на первом плане у него стояла мысль: «Это невозможно; а что
невозможно — о том и толковать нечего». Ему скучны казались Пушкин и Жуковский; даже
стихи Шевченко не пробудили в нем сочувствия по родственности языка. Только Квиткины
повести заняли его, но не по художественности, а по верности изображения крестьянского
малороссийского быта, в котором он сам родился и вырос. Прежняя кротость и скромность
остались в нем неизменны. Грицько, казалось, с покорностью и без ропота сносил свою
долю, но когда ему заметили, как было бы хорошо, если б он родился вольным, он заплакал.
Находились люди, хотевшие и тогда выкупить его у помещика и давали, по тогдашнему
счету, пятьсот рублей ассигнациями; помещик не соглашался: по своим расчетам мог в