это нельзя его осуждать: таков был общий в церковных школах обычай, чрез который

мальчики приобретали навык в чтении; обычай этот нравился самим родителям детей, а

дьячка облегчал в исполнении лежавшей на нем обязанности, служа некоторым возмездием

за даровое обучение. А если вспомнить обычаи и городских училищ того времени, гимназий

и пансионов, в которых не щадили лозы для шалунов детей, то нечего удивляться, что

дьячок Богорский не особенно нежен был с мальчиком такого предерзливого и

непостоянного нрава, каким был Тарас Шевченко во время своего детства.

В доме священника Иоанна Нестеровского Тарас не жил и ничему не учился у него, да и

не мог учиться, так как Нестеровский был уже стар для того, чтобы учить грамоте, а жил он

некоторое время у другого священника той же кирилловской церкви о. Григория Кошица,

исполняя обязанности хлопца-погоныча, присматривавшего за скотиной и запрягавшего

буланую и широкохвостую кобылу его, что вспоминалось и впоследствии, во время двух

приездов Тараса Григорьевича в Кирилловку в 1845 и 1859 г. Покойная жена о. Григория

передавала нам, что, находясь в ее доме, Тарас в зимние вечера всегда в кухне что-нибудь

читал про себя, как грамотный мальчик, а по словам о. Григория, Тарас в кухне его выучил

две кафизмы /40/ из псалтыря. Полагаем, что в доме о. Григория Тарас Григорьевич не был

ничем обижен, так как о. Григорий был человек весьма достаточный, имевший хорошее

хозяйство и два больших сада при доме, а жена его была очень добрая женщина, оба же они

вели жизнь довольно патриархальную, проводя дни и вечера вместе с своею прислугою в

большой чистой кухне, занимавшей половину дома, и только для отдыха и приема гостей

отделялись от своих слуг в свои светлицы, состоявшие из двух небольших комнат на другой

половине дома. Впрочем, отзывы о. Григория были не в пользу Тараса Григорьевича: он и

впоследствии называл его все-таки «ледащим», т. е. неспособным к какому-либо

хозяйственному делу. Хотя я бывал часто в доме о. Григория Кошица, сын которого Иван

учился вместе со мною и моими братьями в богуславском училище и ездил туда на оной

буланой кобыле, но, к сожалению, не приметил я тогда погоныча, в душе которого таился

поэтический гений. От о. Григория Тарас взят к управляющему в прислугу и вскоре

отправлен в Вильну к Энгельгарту.

Жители сел, смежных с Ольшаной, особенно женщины, предпринимали иногда

путешествие в лебединский «панянский» (девичий) монастырь, отстоящий от Кирилловкы

на 35 верст. Монастырь этот с церковью во имя св. Николая основан в 1779 г. тремя

вышедшими из Молдавии монахинями Трифиллиею, Дарьей и Февронией, а церковь

устроена при участии первого ктитора из крестьян Николая; мужским он никогда не был, в

8-ми же верстах от него, в конце с. Лебедина, существовал до 1840 г. отдельный мужской

лебединский георгиевский монастырь, основанный в XVII веке и упраздненный в 1845 году

38

при митрополите киевском Филарете. С событиями 1768 года ни тот, ни другой монастырь

ни в какой связи не состояли. Мотронинский монастырь, называемый у г. Чалого

Лебединским, где по преданию гайдамаки освятили свои ножи пред Колиивщиной 1768 г.,

находится в 40 верстах далее Лебединского монастыря, близ м. Жаботина, в мотронинском

лесу. Таким образом, в рассказе о путешествии Тараса в лебединский монастырь г. Чалый

смешал три монастыря в один. Неудивительно, он говорит по преданию или по слуху. .

И. М. Сошенко, открывший Тарасу Григорьевичу дорогу к высшему образованию, был

родом из местечка Богуслава Киевской губернии, отстоящего на 40 верст от с. Кирилловки,

сын мещанина, и до поступления в Академию художеств учился живописи в м. Ольшаной у

шляхтича Превлоцкого, довольно хорошего живописца, которого не нужно смешивать с

маляром Исидором Превлоцким, жившим в с. Тараще Каневского уезда и украшавшим

церкви и дома священников всего околотка своею весьма немудрою кистью. Ольшана для

Сошенка была особенно близким и памятным местом, где, по поручению Превлоцкого, им

написана была псовая охота на заборе и воротах Энгельгардтовой псарни, по улице,