Особенно ночами.

Более того, в долгие темные часы я воображал наши ласки с такой живостью, что потом с трудом мог сказать, приснились они мне или были в реальности. Я видел, как мы целуемся, ласкаем друг друга, сбрасываем одежды и… в бесконечных ненасытных повторениях, кои держали меня целыми ночами в возбужденном состоянии, сливаемся в экстазе в единое целое. Я видел ее склоненное надо мной тело, откинутую назад голову, спадающие на ее спину волны золотистых волос, и…

Да, но то было не простое вожделение. Нервное возбуждение буквально пожирало меня. Оно жило во мне постоянно, повсюду преследовало, куда бы я ни отправился. Я заходил в замок, разговаривал с помощниками Борджиа, его казначеем, другими посланниками, с охочими до сплетен французскими капитанами, — а ОНО неизменно жило во мне. Я обедал в дешевой таверне около моего жилья, читал письма из Флоренции. Агостино писал мне о моих врагах в Синьории; Бьяджо сообщал, что Мариетта сердится на меня за такое долгое отсутствие, — но каждое слово напоминало мне лишь о НЕМ. После ужина я отправлялся во дворец, ждал с другими посланниками, когда меня пригласят к Борджиа на аудиенцию. (Всегда первого, и всегда более длительную, чем с другими посланниками. Почему бы это? Не знаю, но из-за такой привилегии мне все завидовали.) И потом, когда в сумеречном, угрожающем и обаятельном обществе Борджиа мы обсуждали сложности власти и войны, заговоров и союзов — те самые темы, что обычно всецело занимали мои мысли, — я тем не менее… мог думать лишь о НЕМ. Господи Иисусе, избавлюсь ли я когда-нибудь от такого наваждения? В смятении я вновь перечитал письмо Агостино:

«Я уверен, клянусь Богом, что тебе там оказывают всяческое уважение, ведь к тебе благоволит сам герцог, не говоря уж о его придворных, и наверняка они восхваляют твое благоразумие и окружают тебя лестным вниманием. Эти мысли доставляют мне удовольствие, поскольку я искренне люблю тебя. Тем не менее мне не хотелось бы, чтобы ты пренебрегал тем, что может ускорить выполнение твоего задания. Дорогой Никколо, даже если пока незаметно подкрадываются лишь тени, они могут вскоре обрести реальные формы. Тебе известна натура злопыхателей, их хитрости и тайны, их соперничество и ненависть; ты знаешь, каковы они, и на сей раз от них всецело зависит человеческая судьба. Поэтому, не забывая об осторожности, ты должен беречь себя и позаботиться о нас, строя планы к нашим взаимным выгодам…»

Я задумчиво нахмурился, пытаясь сосредоточиться на служебных делах. Интересно, что он имел в виду, написав, что «пока незаметно подкрадываются лишь тени»? Это звучало весьма зловеще.

Подстегивая лошадь, я спускался с холма. Вокруг меня в неясном сумеречном свете стремительно мчался вперед темный кавалерийский вал. Грохот копыт сотрясает землю. Уже слышен скрежет и лязг металла. Я кричал, и мой воинственный клич застревал в горле. Предрассветные сумерки, забрало моего шлема и слезящиеся глаза не позволяли мне ясно видеть происходящее.

Мы влетели в их лагерь, и я, размахивая мечом, наотмашь бил по всему, что двигалось. Их потрясенные полуодетые солдаты суетились как сонные мухи. Некоторые пытались сражаться с нами, но большинство просто обратились в бегство. В сумрачной суматохе они врезались в свои же палатки, наталкивались на костры и запинались о ноги друг друга. Собаки рычали и заливались лаем. Лошади вставали на дыбы и уносились вскачь. Некоторые молили о милосердии, а другие притворялись мертвыми: проезжая мимо, мы видели лежащие ничком тела, а потом, обернувшись, обнаруживали, что они уже бегут в другую сторону.

Но им некуда бежать — негде спрятаться. Наша конница налетела как смерч, сметая все на своем пути, а с трех сторон подступала наша пехота, готовая уничтожить каждого, кто попытается сбежать. Единственный путь к спасению находился за лагерем, но ему препятствовала глубокая река с единственным узким мостом, по которому можно было перебраться на другой берег. Некоторые рисковали, бросаясь вплавь, но быстрая река широка; из каждых трех смельчаков двое находили там свою смерть, и лишь один достигал спасительного берега. На мосту уже образовалась пробка, а огромная протянувшаяся к нему очередь скоро будет просто перебита. Поднялось солнце, синеватая трава позеленела, засеребрились и черные речные воды… но скоро все покраснеет. Кровь в воде… кровь на траве — алой росой.

Я предоставил неприятельских пехотинцев их судьбе и отправился на поиски Микелотто. Офицерские палатки опустели. Отдав приказ их поджечь, я огляделся по сторонам. Где же наш кровожадный испанец? И наконец я увидел его — внизу у реки, но он еще был далеко от моста. Сидя на лошади, выкрикивал какие-то приказы пехотинцам, которые зачем-то столпились рядом на берегу.

Призвав моих солдат, я приказал им следовать за мной и атаковать вражескую гвардию. Лязг мечей о щиты. Руки уже отяжелели, но я по-прежнему не испытывал боли.

— Микелотто, мерзкий ублюдок! — заорал я. — Раз и навсегда я отучу тебя дерзить дворянам! Давай-ка, собери остатки мужества… сражайся…

Через щель в защитном окружении я видел его лицо. Он глянул на меня, потом развернул свою лошадь и… направился к реке! Там не было никакого моста, но он вдруг появился. Как им удалось так быстро соорудить новую переправу? И из чего? Я видел, как моя добыча проехала над водой и выбралась на другой берег. Как, черт побери, он умудрился…

Мои мысли прервал удар алебарды по плечу, достаточно мощный, чтобы выбить меня из седла. Я мгновенно свалился на землю и упал на спину. Беспомощный, как перевернутый на спину жук, я уже думал, какую же дерьмовую смерть мне уготовила судьба, когда подбежавшие пажи помогли мне встать на ноги. Моя лошадь убежала, поэтому они сами вывели меня с поля боя.

И вот… вот я опять почувствовал ее. Мучительную боль в спине и руках. Действие пилюль закончилось. Я поднял забрало, и меня вырвало на окровавленную траву.