Я — сын Папы Римского.

Отныне мне суждено идти иным путем. Путем славы. Оставшийся позади путь проходил по низинам, а грядущий ведет в гору, к невиданным вершинам. Он более рискован… падения смертельно опасны. Но все великое чревато опасностью.

Да. Черт побери! ДА!

Я сжал кулаки. Отвел горящие глаза от лица посыльного. Успокоился. Маска невозмутимости быстро затвердела. Выдал посыльному кошель золота. Источник изобилия не оскудеет. Он припал к моим ногам… открыл рот, готовый излить слова благодарности.

Я предостерегающе поднял руку:

— Побереги их. Смени лошадь. Подкрепись. И скачи обратно в Рим. Передай моему отцу, что я счастлив и горд его заслуженным избранием, и так далее в том же духе. Придумай сам побольше витиеватых фраз. Тогда тебя будет ждать еще более щедрое вознаграждение.

— Да, мой господин.

Я кликнул одного из слуг:

— Заложить мою карету.

— А как же лошадиные бега, ваша светлость?

— Провались они пропадом, ваши бега. Я же сказал — приготовьте карету.

Нельзя тратить время на пустяки.

Я перевел взгляд со сцены на лица зрителей, которые появлялись и исчезали в отблесках разноцветного сияния. На них, по-моему, отражались и страх, и удивление, и удовольствие, и потрясение. Близилась кульминация, и я обратил взор к ночному небу. Последняя часть представления таила в себе определенную опасность. Такого трюка еще никогда не устраивали, и что-то могло пойти не так. Я прищурившись смотрел в темноту, и вот первые белые хлопья, возникая словно из ниоткуда, начали падать с неба, закручиваясь в прекрасные спирали и образуя причудливые вихревые столбы. Глянув на зрителей, я обнаружил, что никто пока ничего не замечал. Их взоры, в ожидании очередного чуда, по-прежнему притягивала темнеющая сцена. Но вскоре один за другим, с потрясенными вздохами и восклицаниями, они начали ощущать холодную влагу на своих лицах… и поднимать глаза…

— Снег!

— Но это невозможно. В середине лета!

Лукреция Кривелли, любовница герцога, улыбнулась мне и сказала:

— Дорогой Леонардо, как же вам удалось сотворить такое чудо?

Я хочу творить чудеса…

— Да он волшебник! — воскликнул чей-то голос.

— Вовсе нет, — запротестовал я, когда начался фейерверк, перечеркнувший черноту небес огненными радугами. Подняв голову, я пристально взглянул на них.

Вскоре феерия завершилась. Ответив поклоном на одобрительные восклицания придворных, я преклонил колени, с почтением принимая благодарность его светлости герцога. Он вручил мне шелковый кошель с монетами. Поцеловав его затянутую в перчатку руку, я незаметно удалился.

Быстро прошагал по внутреннему двору, украшенному полотнищами красного и синего атласа. Украдкой прикинул на ладони весомость денежной благодарности. Она была невелика. С недавних пор щедрость герцога пошла на убыль. Поговаривали, что его положение угрожающе пошатнулось. Пройдя мимо стражников, я пересек подъемный мост. В сотне шагов от Кастелло Сфорческо маячила огромная толпа народа, и я, не желая быть узнанным, вытащил из кармана карнавальную маску и закрыл ею лицо.

Изящно обезличенный, я обходил толпу. Некоторые провожали меня жадными взглядами (неужели они хотят ограбить меня… или жаждут выразить благодарность?), но я продолжил путь, опустив взгляд. Замок остался позади, и я шел по виа Сансеверино, пока не достиг дома Доннино Браманте. Постучав в дверь, снял маску. Слуга впустил меня, сообщив, что я могу подождать в гостиной. Там, сидя в одиночестве с закрытыми глазами, я припоминал самые прекрасные моменты прошедшего вечера. Салаи [5] в серебристом, отделанном зеленью плаще, с дьявольской улыбочкой на лице…Но вскоре эти памятные образы развеялись стуком открывшейся входной двери и громким гомоном знакомых голосов:

— Леонардо, вот вы где!

— Что вы тут поделываете в полном одиночестве?

— Все просто в восторге, Лео!

— Но этот снег! Ваш снег! Как вы ухитрились сотворить его?

Поднявшись, я перецеловал друзей, чьи голоса волнами вскипали вокруг меня. Иль Содома [6] , в алом облачении с дьявольскими рожками на голове, вел на бархатном поводке свою любимую обезьянку… Джакомо Андреа, обходительный красавчик, обняв меня, поведал о новом храме, проект которого он только что заказал… Трезвый на вид Лука Пачиоли, слегка смущенный невоздержанностью остальных друзей, упомянул о тех божественных пропорциях, что были присущи световым формам фейерверка… Сам Доннино с всклокоченной, точно после сна, шевелюрой озарил меня сияющей искренней улыбкой и, хлопнув в ладоши, приказал принести вина… И, конечно, Томмазо, мой самый преданный ученик; он успел обзавестись бородкой, но в его глазах пылали все та же жажда знаний и неизменный сдержанный юмор, что сразу полюбились мне, когда я познакомился с ним, тогда еще шестнадцатилетним юношей, во Флоренции. Учтиво ответив на все вопросы, я шепотом задал Томмазо свой собственный:

— Ты видел Салаи?

— Да, но только до начала представления.

— Я дал ему денег. Он сказал, что хочет что-то прикупить.

— Вы поражаете меня.

— Знаю, Томмазо, ты считаешь, что я порчу его, но…

— Это не мое дело, мастер… Увы, извините, мне неизвестно, где он шляется.

Серебряный плащ исчез, во мраке его ждал другой образ…

— Не важно… пустяки.

Последующие часы окутались расплывчато-счастливым туманом. Мы пили охлажденное вино. Прибывали еще какие-то гости. Доннино играл на лютне и пел фривольные песни. Иль Содома сладострастно плясал. Обезьянка кружилась в причудливом сладострастном танце. Улучив момент, я спросил Луку, как умножать квадратные корни, и он открыл мне сию тайну, начертав ряд математических знаков на клочке бумаги. Дальнейшие мои воспоминания смутны, темны и мерцающи.

В конце концов, совсем выдохшийся, я спросил у Доннино, нельзя ли мне отдохнуть часок на его постели, и он показал мне спальню.

Сбросив в темноте одежду, я на ощупь забрался на кровать. В комнате было жарко, несмотря на распахнутые окна. Во рту у меня пересохло, и стены слегка кружились. Я закрыл глаза и вызвал в памяти живописные окрестности Винчи, зная, что они обычно даровали успокоение моей душе. Вид с вершины холма возле дома моей матушки — кипарисы, подобные темному пламени свеч, а за ними тающие в голубовато-серой дымке очертания холмов.