Шрифт:
— Не сознается.
— А ты?
— Бил ее. Бил, каюсь. Не сознается. Не приходит, говорит. А как может не прийти, ежели баба одна лежит?
— А может, у тебя домового нет.
— Что ж, моя изба хуже других, что ль?
— А может, твои домовой в Орду сбежал?
— А он нешь татарин? В Орде небось свои есть.
— Ну ладно, спи.
— А я сразу приметил, зачем ты мальчишку в дом взял.
— Ну?
— Домового отводишь. Только, скажу тебе, из них не всякий на это идет.
— Спи, дурак. А то в сени сгоню.
— Не, с печи ты меня уж не сволокешь!
Временами они прислушивались, как гудит метель; скулили волки.
Тимоша заснул, а Кирилл долго еще думал о себе: «Бобыль, бобыль, бобыль…»
Ему снился маленький, бородатый, шустрый старик, который сидел на печи и стучал о чело лапотками:
— Чего ж твоя баба дров не несет? Мне, поди, холодно.
— Домовым завсегда тепло!
— А ты послухай, как дует!
А и впрямь дуло от окна. Кирилл отодвинулся к стене, и больше ничего не снилось.
Утром Тимоша рассказывал, как он уходил из Коломны; спасло его, что в Коломну много людей из Рязани сбежалось. В многолюдии потерялся.
— А тут найдут. Одним махом накроют!
— Ну так в лес уходи.
— Да, если б дорогу знать!
Кирилл всмотрелся в Тимошу. Видать, не притворяется. Страх совсем сбил человека с толку.
— Я б сказал, да надежен ли?
— Я тя предавал, что ль? Меня Гриша об тебе пытал, а я к тебе побег: уходи, говорю! Так?
— Тогда я дорогу тебе открою. Только не сбейся, смотри. В эту пору собьешься — сгинешь.
И в тот же день Тимоша повел ленивого и сонного Топтыгу по дороге на Перевитск, в шалаш к Лешему.
Так наступила зима.
Тридцатая глава
ВИЗАНТИЯ
Кирилл пошел к Олегу. Февральский снег слепил глаза, налипал на выпушку полушубка. Пахло морозцем, и радостно было дышать.
Он обогнал обоз, медленно поднимавшийся в город. Дымившие от натуги лошади терпеливо шагали по ступенькам, выбитым копытами по горе. Ноги у лошадей стали лохматы, а бока обросли длинной шерстью: зима!
В глубоких санях везли плоские желтоватые камни.
Один из мужиков, запрокинув шапку над красным взмокшим лицом, радостно обернулся к Кириллу:
— Вот, батюшка, везем.
— Камень, что ль?
— Везем, везем! Крепкая Рязань у нас будет.
— Доброе дело.
— Да вот потеплело не ко времени. И нонче-то уж тяжело везти, а так день-другой постоит — не вывезешь.
— Может, бог даст, захолодает.
— Дал бы бог: дело нужное.
На горе, в городе, уже разгружался другой обоз. Укрывшись в глубокий тулуп приказчик кричал:
— Ровняй, кобель! Как кладешь, анафема?
Мужики старались, сбивая до крови руки об острые углы камней.
Завидя Кирилла, приказчик смолк и низко поклонился: знали, что мастер идет, великого князя зодчий.
Олег жил в небольшом бревенчатом тереме. В низкой комнате темнели ордынские ковры по стенам, будто княжеских богатств ни меч, ни пламень истребить не может. Олег сидел с Бернабой, когда впустили Кирилла. Он привык к генуэзцу: требовал рассказов об Орде, о Мамае, о дальних странах, и Бернаба служил князю усердно, а к Кириллу благоволил.
— Время к весне, — сказал Олег. — Пора думать, как камень класть будем.
— По всему ль городу сразу? — спросил Кирилл. — Может, с башен начнем?
Олег промолчал. Потом, будто в раздумье, полюбопытствовал:
— Где б ты думал поставить мне терем? Тут будто шумно — от площади недалеко. Мне б где-нибудь потише место выбрать.
— А на углу, над Трубежом, высокое место. Оттуда и Оку видать.
— Ты мне обскажи, как ставить терем. Чтоб, как уговорились, хорош был.
— Как у патриарха на Босфоре поставим.
— Так гляди: завтра спрошу. Обмысли.
— Сделаю, княже.
Ранние сумерки уже погасили свет в маленьких окнах. Зажгли свечу, у икон теплились лампады. Нежный туманный и теплый свет наполнил горницу. Когда Кирилл собрался идти, Олег сказал:
— Людям скажи, чтоб камень везли в тое место, где ты покажешь складывать.
— Да ведь там, где кладут, башни станут. Чего ж его с места на место переволакивать?