Вальтер Скотт создал более двух с половиной тысяч персонажей. Каждый из них определен в историческом времени и связан нитями человеческих взаимоотношений со своим непосредственным и далеким окружением. В своих романах он изобразил множество разных эпох — от средневековой Англии до современной Шотландии, причем материальная и духовная культура каждой эпохи показана им не как бутафорский фон, но как живой мир. Сохранив элементы романа приключенческого и «готического», свободно вводя фольклорные мотивы и документально точные сведения, Вальтер Скотт подчиняет все центральной задаче: созданию убедительной истории человеческих судеб в пределах определенной эпохи. «Силой своего разумения, — писал он в предисловии 1830 г. к переизданию «Айвенго», — автор отделяет черты индивидуально-характерные от общих, видовых, а его воображение воссоздает эпоху и ее героев, показывая, как они мыслили и говорили». Иными словами, цель состоит в том, чтобы показать, почему «люди прошедших веков поступали так, а не иначе под давлением обстоятельств и политических страстей».

Способы создания атмосферы и обстановки, развитые Вальтером Скоттом, были восприняты романом XIX в. и, совершенствуясь, постоянно использовались. В известном смысле, по способу воссоздания «времени», какого бы то ни было — прошлого, текущего или будущего, — роман XIX столетия оставался «историческим». Дистанция может сокращаться до нескольких лет, дней и даже вовсе отсутствовать, и все же это «история» по рецепту Вальтера Скотта. Он не только основоположник «исторического» романа, он стоит у истоков последующей прозы постольку, поскольку любое повествование говорит о прошлом. По словам Белинского, Вальтер Скотт сблизил искусство с действительностью, «взяв в посредники историю». Он же выступил первым создателем особой литературной страны, своего края, особого мира: достижение, у которого было большое будущее.

Рядом с Вальтером Скоттом, как его читатель и почитатель, а затем друг и корреспондент, встает Байрон, которому Скотт, по его собственному признанию, добровольно уступил первенство в поэзии, увидев в нем несравненного соперника.

Джордж Гордон Байрон (1788—1824) в общеевропейских масштабах крупнейшая, наиболее заметная фигура английского романтизма. «Гордости поэт», по определению Пушкина, ослепил и озадачил современников. Творческая личность Байрона, «живое пламя» его стихов и его драматическая судьба встретили пылкий и широкий общественный отклик, подчас восторженно-сочувственный, подчас злобно-ненавистнический, подчас исполненный смятения.

В участи Байрона постоянно повторялось, хотя и в разных формах, одно и то же парадоксальное положение, когда поэт мог чувствовать себя одновременно привилегированным и униженным, избранным и отверженным, богатым и бедствующим. Всю жизнь он оказывался в одной и той же ситуации, которая как бы настойчиво подсказывала сквозную тему творчества — попранное достоинство, скованная сила, изуродованная красота, одиночество среди людей, казалось бы близких и родственных. Он был красив, однако хром от рождения; мать любила его и — мучила. Как и Вальтер Скотт, Байрон имел основания считать свою семейную историю частью национальной летописи: род был не только древний, но связанный и с английскими, и с шотландскими королями. Однако, участвуя в общественной жизни со времен Вильгельма Завоевателя, Байроны получили поместье и титул лишь в XVI в., и уже буржуазная революция XVII в. приостановила их преуспеяние. Семейные неурядицы и особенно беспутство отца Байрона довершили разорение. Ньюстедское аббатство, наследственный замок поэта, переделанный из старого монастыря, представлял собой, по свидетельству очевидца, руину, воздвигнутую на развалинах. Годы,

проведенные Байроном в закрытой школе в Гарроу и в знаменитом Кембриджском университете, оставили у него впечатление весело, но в общем впустую потраченных лет: курса он не закончил, хотя обрел в университете друзей на всю жизнь и там же начал писать.

Ранние стихи Байрона, составившие сборник «Часы досуга» (1807), отличались характерной романтической тоской по ушедшим временам («Дом отцов, ты пришел в разоренье...»), но уже следующий его опубликованный опыт, который был ответом на уничижительную критику, вызванную «Часами досуга», свидетельствовал о совершенно особом поэтическом темпераменте смелого и сильного полемиста. В разящей стихотворной сатире «Английские барды и шотландские обозреватели» (1809) Байрон буквально разделался со своими непосредственными обидчиками; он, кроме того, хлестко характеризовал практически всех заметных современников-поэтов и критиков в придачу. И в нем признали литературного бойца, способного заставить считаться с собой любых противников.

Не только умение постоять за себя проявилось в байроновской стихотворной сатире. «Байрон был весь за действительное», — позднее скажет о нем Томас Мур, друг и биограф. Вот эта посюсторонность устремлений, полнокровность и действенность натуры тоже вполне проявились в первой поэме Байрона, которого критики приняли было за послушного подражателя старших романтиков, за досужего аристократа-виршеплета, желающего покрасоваться модной в то время ностальгией по «былому». Байрон сам выступил против романтического консерватизма, иррационализма и мистики, он заявил о своей приверженности просветительскому Разуму — одним словом, обозначил весьма своеобразную позицию: в ней основное настроение (недовольство обуржуазившейся современностью) было, конечно, романтическим, но и сам романтизм с его взвинченным идеализмом рассматривался с той же позиции критически.

Словно желая поверить романтику реальностью, Байрон тогда же отправился в заморское путешествие по характерному маршруту — на Восток, в край, воспетый романтиками. Но если иные романтические поэты грезили о замках, в которых никогда не жили, то и восточную экзотику многие из них лишь воображали, не имея практической возможности ее увидеть. У Байрона же и замок, пусть полуразрушенный, был свой, и в дальний путь он пустился на самом деле, посетив Португалию, Испанию, остров Мальту, Албанию, Турцию и Грецию. В ту же пору он, подражая легендарному Леандру, переплыл Дарданелльский пролив, и слух об этом спортивном подвиге вошел затем, наряду с известиями о других дерзновенных поступках поэта, в состав байроновской славы, подкрепляя его репутацию действительного романтика, не только пишущего стихи, но и живущего поэтически.

На родину литературный паломник вернулся ровно через два года. Вскоре ему предстояли проводы матери в последний путь и участие в заседаниях палаты лордов. Требуемая традицией и произнесенная Байроном вступительная речь произвела сенсацию, хотя и не принесла практического результата. Байрон говорил в защиту так называемых «луддитов», ремесленников, обездоленных техническими новшествами и обрушившими свой гнев на станки. Он вложил в речь всю свою неприязнь к новейшим хозяевам жизни, к тем, кто готов оценить человеческую жизнь «ниже стоимости чулочно-вязальной машины».