Мне, Гармахису, нужно спешить, я буду записывать то, что мне позволено, как можно короче и многое оставлю нерассказанным, ибо боюсь не успеть закончить свое повествование. Меня предупредили о том, что конец мой близок, дни мои сочтены и скоро-скоро я предстану перед великим Судом.

После того как Антоний покинул Тимониум, наступило тягостное затишье, какое бывает в пустыне перед началом песчаной бури. Антоний и Клеопатра снова окружили себя роскошью, тратили на это безумные деньги, каждую ночь устраивая во дворце невиданные пиры. Они отправили своих послов к Октавиану, но тот их не принял. Когда надежда на заключение мира исчезла, они стали думать над тем, как защитить Александрию. Были собраны отряды солдат, построены боевые корабли, и к приходу Октавиана была готова великая сила, готовая дать отпор.

Я же с Хармионой начал последние приготовления к свершению мести. Я проник во все дворцовые тайны, и все мои действия несли зло. Я убедил Клеопатру, что она должна развлекать Антония, чтобы им снова не овладела печаль, и она стала высасывать из него силу и энергию, опаивая вином и нежа в роскоши. Я давал ему мои снадобья, и они опьяняли его, наполняя его душу мечтами о счастье и о власти, и приводили в еще большую тоску после пробуждения, которое приносило ему тяжкие страдания. Очень скоро без моих лекарств он уже не мог заснуть, и я, все время находясь рядом с ним, подчинил себе его ослабевшую волю настолько, что без моего одобрения он не способен был и шагу ступить. Клеопатра тоже сделалась очень суеверна, постоянно обращалась ко мне за помощью и стала во многом полагаться на мои советы. Но все мои пророчества были лживыми.

Кроме того, я плел и другие интриги везде, где только мог. Слава моя во всем Египте была большой, ибо за долгие годы затворничества, проведенные в Тапе, она распространилась на всю страну. Ко мне приходили многие знатные люди, как в надежде поправить здоровье, так и потому, что я пользовался особым расположением и милостями Антония и царицы, ибо в те дни тревоги и сомнений все хотели знать, как обстоят дела в стране и что их ждет. Все они слышали от меня уклончивые ответы, вселяя недоверие к царице, многих я и вовсе отвратил от нее. Однако никто не мог уличить меня в подстрекательстве. Клеопатра послала меня в Мемфис, чтобы я убедил жрецов и правителей набрать в Верхнем Египте людей для пополнения войск, защищающих Александрию. В Мемфисе я беседовал с верховными жрецами, и мои слова были так глубокомысленны и так полны иносказаний, что они признали меня мудрецом, посвященным в сокровенные таинства древних знаний. Но как я, целитель и ученый врач Олимпий, постиг эту науку, никто не знал. Позже они тайно посетили меня, и я, сделав священный жест, известный только братству заговорщиков, просил их не спрашивать у меня, кто я, но выполнять мои приказания и не посылать помощи Клеопатре. Я сказал им, что нужно договориться о мире с Октавианом, ибо только при его поддержке в Кемете могут сохраниться храмы и служение богам. Итак, получив знамение от священного Аписа, жрецы пообещали публично, на словах помочь Клеопатре, но сами втайне от нее отправили послов к Октавиану.

Вот как случилось, что Египет не встал на защиту и не помог ненавистной царице-македонянке. Я из Мемфиса снова вернулся в Александрию и там успокоил Клеопатру, сообщив, что все прошло благополучно, что Верхний Египет обещал поддержать ее, а сам продолжил воплощать свои тайные умыслы. Надо сказать, что александрийцев было довольно просто вовлечь в мои козни, ибо, как говорят здесь на рыночной площади: «Осел смотрит на свою поклажу, а хозяина не замечает». Клеопатра так долго и жестоко притесняла их, что римлян они стали считать чуть ли не освободителями.

Между тем время шло, и с каждым днем у Клеопатры оставалось все меньше и меньше друзей, ибо в час беды друзья разлетаются быстрее, чем ласточки перед холодами. И все же она не отпускала Антония, хранила ему верность, потому что по-прежнему любила его, даже несмотря на то что, как мне известно, через одного своего освобожденного раба Тирея Октавиан пообещал ей, если она убьет или хотя бы выдаст ему живым Антония, он оставит ей и ее детям прежние владения. Но ее женское сердце (а сердце у нее все же еще оставалось) воспротивилось этому. Более того, мы с Хармионой всячески советовали ей не делать этого, ибо, если бы Антоний бежал или был убит, Клеопатра могла бы пережить надвигающуюся бурю и остаться царицей Египта. Однако это тяготило меня: Антоний растерялся, был слаб, но он по-прежнему оставался довольно мужественным, отважным и великим человеком. К тому же в своем сердце я слышал отголоски его страданий и в его судьбе видел отражение собственной. Разве не схожи наши беды? Разве не одна и та же женщина лишила и его и меня империи, друзей, чести? Но в делах государства, в политических делах нет места состраданию, и оно не могло заставить меня сойти с пути возмездия, по которому мне высшими силами было предначертано пройти. Войска Октавиана приближались к Александрии. Уже пал Пелузий, и скоро должен был наступить конец. Донести эту весть царице и Антонию, которые в этот жаркий день почивали во дворце, где был фонтан, выпало Хармионе, и я пошел туда вместе с ней.

– Проснитесь! – вскричала она. – Проснитесь! Не время сейчас спать! Селевк сдал Пелузий Октавиану, армия которого движется на Александрию!

Антоний с проклятием вскочил с ложа и схватил Клеопатру за руку.

– Ты предала меня! Клянусь богами, предала! Ты ответишь за это! Теперь расплачивайся за свою измену! – И он поднял лежавший рядом меч.

– Остановись, опусти свой меч, Антоний! – закричала она. – Это неправда, зачем ты меня обвиняешь в измене, я ничего не знала об этом! – Она бросилась на него, обхватила руками шею и зарыдала. – Я ничего не знала, мой господин. Возьми жену Селевка и его малых детей, которых я удерживаю под стражей, и вымести зло на них. О Антоний, Антоний! Как ты можешь сомневаться во мне?

Антоний швырнул меч на мраморный пол, бросился на ложе, уткнулся лицом в покрывало и от безысходности горько застонал.

Но Хармиона улыбнулась, потому что это она тайно посоветовала Селевку – а он был ее другом – сдаться, сказав, что у Александрии боя не будет. Той же ночью Клеопатра собрала все свои несметные бесценные богатства – жемчуга, оставшиеся от сокровищ Менкаура изумруды, все золото, черное дерево, слоновую кость, корицу – и приказала перенести их в гранитный мавзолей, который она по египетской традиции построила для себя на скале близ храма божественной Исиды. Все эти богатства она обложила льном, чтобы сокровища можно было поджечь, – пусть все погибнет, лишь бы не попало в жадные руки Октавиана. С того времени она стала спать в этой гробнице, вдали от Антония, но день по-прежнему проводила с ним во дворце.

Через некоторое время, когда Октавиан со своим могучим войском уже пересек Канопский рукав Нила и был совсем недалеко от Александрии, Клеопатра призвала меня во дворец, и я отправился к ней. Я нашел ее в Алебастровом зале. Она была в парадном царском одеянии, в глазах горели дикие огоньки. Рядом с ее ложем стояли Ирас и Хармиона, а впереди – стражники. Мраморный пол зала был усеян мертвыми телами. Один лежащий на полу мужчина еще дышал.

– Приветствую тебя, Олимпий! – выкрикнула Клеопатра. – Такое зрелище должно радовать глаз лекаря: одни мертвые, другие умирают.