После того как Антоний уже оказался внутри, из окна снова сбросили веревку. Я с помощью Хармионы вскарабкался по ней наверх и втащил ее за собой. Там я увидел Антония, лежащего на золотом ложе Клеопатры, а Клеопатра, с обнаженной грудью, с мокрыми от слез щеками и разметавшимися по его телу волосами, стояла рядом с ним на коленях и страстно целовала его, вытирая кровь из раны своей одеждой и волосами. И пусть о моем позоре узнают все: когда я стоял там и смотрел на нее, во мне проснулась прежняя любовь к ней, и сердце мое вскипело от ревности, ибо я мог уничтожить их обоих, но погубить их любовь мне было не под силу.

– О Антоний! Любимый мой, мой муж и мой бог! – шептала она, задыхаясь от рыданий. – Как ты жесток, Антоний, если не пожалел меня и решил умереть, оставив одну с моим позором! Но я тотчас же последую за тобой в могилу. Очнись, Антоний! Очнись!

Он поднял голову и потребовал вина, которое я ему дал, подмешав в кубок зелье, успокаивающее боль, а страдал он невыносимо. Выпив вино, он попросил Клеопатру лечь рядом с ним на ложе и обнять его, что она выполнила. И тогда Антоний снова почувствовал себя мужчиной, ибо, позабыв о собственных бедах и боли, он стал говорить ей, что нужно сделать, чтобы спасти себя. Но она не слушала.

– У нас мало времени. Твой час близок, – промолвила она. – Давай лучше поговорим о нашей великой любви, которая длилась так долго и, быть может, продлится за пропастью, отделяющей жизнь от смерти. Ты помнишь ту ночь, когда впервые обнял меня и назвал любимой? О ночь бесконечного счастья! Ради такой ночи стоило жить, если судьба подарила ее человеку. Пусть даже у этой жизни такой горький конец!

– Да, моя египтянка, я помню ту ночь и живу лишь воспоминанием о ней, хотя с того часа удача отвернулась от меня… Утонула в глубинах моей любви к тебе, о прекрасная. Я помню… – он судорожно вздохнул. – Ты тогда в своей безумной игре выпила жемчужину, а твой астролог выкрикнул час, час исполнения проклятия Менкаура. С тех пор каждый день его слова преследовали меня. И даже сейчас они звенят у меня в ушах.

– Он давно умер, любимый, – прошептала она.

– Если он умер, значит, я уже близок к нему. О чем он говорил?

– Этот проклятый человек мертв! Его больше нет! Зачем его вспоминать? О, посмотри же на меня! Поцелуй меня! У тебя бледнеет лицо. Конец близок!

Он поцеловал ее в губы, и недолгое время, пока не пришла смерть, они оставались рядом, нашептывая друг другу слова любви, целовались, точно влюбленные новобрачные. Даже мне, охваченному ревностью, было странно и жутко видеть это.

Наконец, я увидел, как Смерть наложила на его лицо свою печать. Голова его запрокинулась.

– Прощай, моя египтянка! Прощай! Я умираю!

Клеопатра приподнялась на руках, посмотрела безумным взглядом на его пепельное лицо, а потом, громко вскрикнув, упала без чувств.

Но Антоний еще был жив, хотя говорить уже не мог. Я подошел к нему, опустился рядом на колени и сделал вид, что осматриваю его. Поднеся губы к самому его уху, я прошептал:

– Антоний, Клеопатра была моей возлюбленной до того, как перешла к тебе. Я – Гармахис, тот самый астролог, который стоял за твоим ложем в Тарсе, и это я привел тебя к гибели. Умри, Антоний! Проклятие Менкаура настигло тебя!

Он приподнял голову и с ужасом посмотрел мне в лицо. Говорить он не мог, поэтому захрипел и указал на меня рукой. А потом со стоном душа покинула его.

Так я отомстил римлянину Антонию, который держал в своих руках мир и потерял его.

После этого мы привели в чувства Клеопатру, ибо мне пока что было не нужно, чтобы она умерла. Получив согласие Октавиана, мы с Атуа по египетскому обычаю тщательно забальзамировали тело Антония. Для него изгтовили золотую маску, в точности повторяющую черты его лица. На прикрепленной к его груди табличке я написал его имя и титулы, а на внутренней крышке гроба нарисовал краской его имя и имя его отца и сверху – богиню Нут, расправившую над ними свои охранительные крылья.

Затем Клеопатра приказала торжественно поместить гроб в алебастровый саркофаг в заранее приготовленной гробнице. Этот саркофаг был настолько велик, что в нем было место для еще одного гроба, ибо Клеопатра желала, когда придет ее час, лечь рядом с Антонием.

Вот как развивались события дальше. В скором времени я узнал о намерениях Октавиана от одного из его приближенных, некоего Корнелия Долабелла, знатного римлянина, который, пленившись красотой женщины, покорявшей сердце каждого, кто увидел ее хотя бы раз, пожалел Клеопатру в ее бедах. Он попросил меня предупредить ее – а я как лекарь имел право входить и выходить из мавзолея, где она жила, – что через три дня ее отправят в Рим вместе со всеми ее несчастными детьми, кроме Цезариона, которого Октавиан уже убил, чтобы провести их в цепях по улицам Рима, который будет приветствовать триумфатора. Отправившись к Клеопатре, я увидел, что она, как и всегда теперь, сидит в кресле в каком-то оцепенении и неотрывно смотрит на лежащее перед собой платье в пятнах крови, которым она вытирала кровь с раны Антония.