— Замечательно! — обрадовался Малыш.

— Потому что я это уже сделал, — сказал Карлссон.

Удивленный Малыш так и сел на диване.

— Кому же ты положил мешок… надеюсь, не дяде Юлиусу?

Карлссон закудахтал от смеха и спросил:

— Ну и хитрюга же ты, как ты догадался?

Малыш просто корчился от смеха во время войны подушек, а сейчас только хихикал, хотя знал, что делать этого нельзя.

— О, как разозлится дядя Юлиус! — воскликнул он.

— Да, мне бы очень хотелось на это посмотреть, — сказал Карлссон. — Так что я собираюсь ненадолго слетать и заглянуть в окно спальни.

Тут Малыш перестал хихикать.

— Никогда! Ни за что на свете! Подумать только, а вдруг он тебя увидит! Он подумает, что ты и есть тот самый шпион, и тогда, сам понимаешь, что будет…

Но Карлссон был упрям. Раз уж он играл «мешок», значит, необходимо посмотреть, очень ли рассердился тот, кому его подложили, а иначе какой смысл во всей этой затее, уверял он.

— И вообще я могу спрятаться под зонтиком! — сказал он.

Он принес из тамбура мамин красный зонтик, потому что по-прежнему лил дождь.

— Я ведь не хочу, чтобы пижама Буссе промокла! — сказал Карлссон.

Он стоял уже в распахнутом окне, раскрыв зонтик и приготовившись к полету. «Это просто ужасно», — подумал Малыш и стал умолять Карлссона:

— Пожалуйста, будь осторожен! Будь осторожен, смотри, чтобы тебя никто не заметил, иначе — всему конец!

— Без паники! Только без паники! — сказал Карлссон, вылетая из окна прямо в дождь.

А Малыш остался, охваченный паникой, он не только утратил всякое спокойствие, но и так нервничал, что непрестанно кусал кончики пальцев.

Минуты шли, лил дождь, Малыш ждал. И вдруг он услыхал из спальни душераздирающий крик дяди Юлиуса. Он звал на помощь. И тут же в комнату Малыша влетел Карлссон. Очень довольный, он, кудахча от смеха, выключил мотор и поставил на коврик зонтик, чтобы с него стекла вода.

— Он видел тебя? — боязливо спросил Малыш. — Он еще не лег в постель?

— Он наверняка пытается это сделать, — сказал Карлссон.

Тут снова послышались громкие крики дяди Юлиуса.

— Я должен пойти и посмотреть, что с ним, — сказал Малыш и кинулся со всех ног в спальню.

Там, запутавшись в простынях, сидел дядя Юлиус, бледный, с вытаращенными глазами, а на полу, рядом с ним, валялась сплошная беспорядочная груда подушек и одеял.

— С тобой мне говорить нечего! — сказал, увидев Малыша, дядя Юлиус. — Зови сюда фрёкен Бокк.

Но фрёкен Бокк, верно, сама услыхала крики, потому что тут же примчалась из кухни и как вкопанная остановилась на пороге.

— Боже милостивый! — воскликнула она. — Господин Янссон, вы что, перестилаете постель?

— Нет, вовсе нет, — сказал дядя Юлиус, — хотя мне и не нравится эта новая мода стелить постели, мода, что принята в этом доме… но сейчас я не в силах даже думать об этом.

Он замолчал и лишь тихонько стонал. И тогда фрёкен Бокк подошла к нему и положила руку ему на лоб:

— Что вы, господин Янссон, вы больны?

— Да, я болен, — с трудом произнес дядя Юлиус. — Я, должно быть, болен… А ну, исчезни! — обратился он к Малышу.

И Малыш исчез. Но остановился за дверью, так как ему очень хотелось услышать, что еще скажет дядя Юлиус.

— Я разумный и трезвый человек, — продолжал дядя Юлиус. — Ни газеты и вообще никто и ничто не могут вбить мне в голову какие-либо глупости… поэтому я наверняка болен.

— Чем, отчего? — не переставала удивляться фрёкен Бокк.

— Мне являются видения… бредовые видения, — сказал дядя Юлиус.

А затем, понизив голос так, что Малыш едва мог расслышать, что он говорит, он прошептал:

— Я не хочу, чтобы вы, фрёкен Бокк, рассказывали об этом кому-нибудь. Но фактически дела обстоят так, что мне явился Йон Блунд [16] .