— По глупости, правильно вы говорите, Альберт Семенович, — поддакивала Битюцкому Валентина, осторожно снимая руки полковника со своей груди. Но тот, словно не замечая протеста женщины, стал более настойчив.

— Ну чего ты, Валюш? В самом-то деле?! Выпить я мог и в другом месте, имею возможности…

Она с трудом выбралась из его цепких объятий.

— Погодите, Альберт Семенович. Что уж вы сразу-то… Поговорить надо, расположить женщину… Я замужняя, никакая там не путана. А вы сразу тискать. Полковник, а действуете как сержант!

Валентина прыснула, а Битюцкий заметно смутился.

— Ладно, ладно, не обижайся. Коньяк у тебя больно хорош… Садись, садись, чего вскочила?

— Я сейчас, Альберт Семенович. — Валентина подошла к трюмо, выдвинула ящичек, вынула оттуда небольшой сверток, подала Битюцкому.

— Вот, Альберт Семенович, презент, как говорят в состоятельных кругах.

— Презент? — удивился и обрадовался он. Стал разворачивать белую гремящую бумагу, а Валентина посмеивалась, прятала глаза: «Ну, Семен, придумал же «сюрприз», нечего сказать! Дарить такое мужчине… Возьмет сейчас, швырнет… Хотя вещица-то — из чистого золота! А золото, как водится, не швыряют».

На ладони Битюцкого лежал небольшой, искусно отлитый, сверкающий полировкой пенис.

Глаза полковника милиции сначала округлились, потом выразили недоумение и отчасти гнев, но в следующую секунду Битюцкий расхохотался.

— Эт-т… что же это такое, Валентина Васильевна? — спросил он, стараясь говорить строго, а глаза его алчно посверкивали. — Золотой, что ли? А?

— Золотой, — подтвердила Валентина.

— Надо же! Да тут граммов триста. Это кто же у тебя такой мастер, а? Мусорщик, что ли?

— Секрет фирмы, Альберт Семенович.

— Секрет. Гм… От милиции секретов не должно быть. И потом: как этопонимать? Вы милиции хрен, что ли, дарите? Со смыслом, а, Валентина Васильевна?

— Да какой смысл, Альберт Семенович! Шутка это. А весу в нем действительно двести восемьдесят пять граммов. Дорогой хрен-то. И дарю я вам лично, а не милиции. Я вас милиционером сейчас и не воспринимаю. Приятный гость, и только. Хоть в в милицейских погонах.

— В погонах, в погонах, — пробурчал машинально Битюцкий, завернул подарок в бумагу, сунул в карман галифе. — Такой презент обмыть нужно. Садись-ка, хозяюшка, наливай, я…

— Это вы мне должны налить, — капризно надула губы Валентина, и Битюцкий охотно принял эту игру.

— Должник я, должник, — сказал он раскатисто, довольно. — Но что я буду с этой штукой делать — вот вопрос! Мужикам показать — смеяться станут. Баб разве смущать.

— Это уж ваше дело, — мягко вторила ему Валентина. — Можно на зубы перелить, можно продать… Можно в вашем милицейском музее выставить.

— Ну уж дудки! — фыркнул Битюцкий. — В музей! Придумаешь тоже, Валентина Васильевна. Пусть у начальника БХСС и полежит, пригодится.

— И я так думаю, пригодится, — не стала спорить Долматова.

Она приглушила звук телевизора, он мешал им нормально говорить. Села напротив Битюцкого, намеренно приподняв повыше подол платья, открыв прекрасную ногу, покачивала туфелькой; посмеиваясь, смотрела в глаза захмелевшего гостя, говорила:

— Альберт Семенович, как-то не по-дружески получается.

— Что? — вскинулся он. Но смотрел не в лицо Валентины, а на ее мерно покачивающуюся гладкую ногу, глаз не мог от нее отвести.

— Да что, — она неторопливо потягивала шампанское. — Клянетесь в дружбе, а Воловода своего опять к нам на завод прислали. Он и в бухгалтерии говорил, что придет наш изолятор брака проверять. А зачем, Альберт Семенович? У меня он ничего не найдет.

— Да это не я… («Чекисты настояли», — чуть было не ляпнул Битюцкий, но вовремя спохватился.) То есть послал-то его я, но это формальность, Валюш, не беспокойся. И я к тебе его не направлял. Это самодеятельность, и мы ее пре-се-чем! — он поднял палец вверх. — В моей власти.

— Вот именно, — кивнула Долматова. — Только слово свое вы постарайтесь сдержать, товарищ полковник! — теперь она погрозила ему пальчиком.

Битюцкий оскорбленно-пьяно дернул головой.

— Валюш! За кого ты меня принимаешь, а? Я ведь сделал тебе! Ты дома сидишь, а не… Сама знаешь где. Ну ладно, иди сюда. Чего ты все прыгаешь по стульям, прыгаешь…

Он грузно привстал, потянул ее за руку, и Валентина поморщилась от боли и возмущения — ну что за медведь! Тащит, словно мебель какую. Но сказала она другое: