– Я прошу извинения,- сказала девушка, слегка покраснев,-нам надо обо многом переговорить с господином Дерюгиным...

– Ну, разумеется,- ответил ассистент тем же насмешливым тоном,позвольте пожелать вам успеха...

Он хотел еще что-то сказать, но под холодным и многозначительным взглядом инженера замолчал, съежился и, ворча что-то сквозь зубы, проскользнул в дверь.

– Что этому господину здесь надо было?
– с недоумением спросил Дерюгин, проводив его глазами.

– Не знаю,- ответила Дагмара, снова заливаясь румянцем, но сразу же перебила себя с досадой,- то есть, пожалуй, и знаю, но не хочется сейчас говорить об этом. Он несколько раз заходил в твое отсутствие. Плакался по поводу революции, сыпал мрачными предсказаниями, восхвалял покойного отца, а сегодня кончил чем-то вроде признания...

– Мне почему-то так и показалось,- усмехнулся Дерюгин,- ну, бог с ним совсем. Ведь мы с тобой еще и не поздоровались как следует,- кончил он, обнимая девушку, которая слегка отстранилась, глядя ему пристально в глаза.

– И ты снова едешь?
– спросила она печально. Инженер задумался на минуту. Он знал, что на этот раз оторваться от охватившего его чувства будет не так легко; да к тому же фигура Гинце маячила теперь темным пятном здесь, рядом.
– Знаешь, что,- заговорил он, вдруг решившись,- я, пожалуй, поеду по железной дороге с пятичасовым парижским экспрессом. Это составит разницу часов в двенадцать, но к завтрашнему заседанию съезда я поспею. И, если хочешь, поедем вместе. Там и для тебя будет много интересного. Согласна?

Девушка вместо ответа порывисто прижалась к нему и стала гладить его непокорные волосы.

Париж встретил молодых людей неистовым шумом, стремительной суматохой переполненных улиц и бульваров, стонавших с- утра до поздней ночи стотысячными толпами.

Этот многоголосый гул людского моря, сливаясь со стуком, звоном и скрежетом машинного города, подавлял, оглушал, вызывал головокружение, охватывал страхом. Хотелось закрыть глаза и уши, спрятаться, врасти в стену чтобы не быть смятым, раздавленным, уничтоженным стремительным потоком...

Уже на пути в гостиницу Дерюгин, всматриваясь в мелькавшие тысячи лиц, увидел на всех отпечаток общего чувства - растерянности, страха и напряженного ожидания. Он заметил характерное движение: люди ежеминутно, не останавливаясь в бурлящем живом потоке, оглядывались назад, точно ожидая увидеть внезапно что-то или кого-то у себя за спиною.

Неугомонные уличные гамены одни, казалось, не поддавались общему настроению, свистали, катались колесом, горланили какие-то куплеты, сыпали обычными прибаутками. Но это не возбуждало улыбок; люди сумрачно глядели на скаливших зубы детей улицы и пугливо жались в тесное стадо.

В двух местах на перекрестках над пестрою толпою, точно зловещие черные птицы, трепались широкими одеяниями и, как крылья, воздевали к небу руки, сумрачные фигуры монахов. Глаза их горели огнем яростного фанатизма, они выкрикивали что-то, колотя себя в грудь, и толпа глухо стонала и охала им в ответ.

Когда же около полудня, несколько устроившись и оглядевшись, Дерюгин с Дагмарой пробрались к Сорбонне, то их глазам представилось новое зрелище.

Вся площадь перед зданием и прилегающие улицы были запружены народом; но это не была пестрая толпа бульваров.

Виднелись почти исключительно синие блузы и плоские кепи рабочих; женщин было мало. Вся масса образовала подобие лагеря; на площади были разбиты импровизированные палатки; там и здесь на жаровнях готовили пищу, закусывали, сидели и ходили группами. Над всей площадью стоял сдержанный многоголосый говор. И здесь на лицах было написано напряженное ожидание, смешанное со страхом; но вместо растерянности, глядевшей из глаз уличной толпы, тут легла печать угрюмой сосредоточенности и сдерживаемого гнева.

Ближе к зданию расхаживали вооруженные револьверами пикеты с красными повязками на рукавах. Поодаль стояли хмурые полисмены и делали вид, что ничего не замечают.

В большой аудитории, где остановились инженер и его спутница, прежде чем пробраться в залу, они заметили издали высокую, сгорбленную фигуру и голый череп Горяинова. Он также их увидел и, протолкавшись через сновавшую толпу, протянул руку.

– А, и вы здесь, друзья. Прелюбопытное зрелище, доложу я вам.

– Что?
– спросил Дерюгин.

– Да все: и то, что творится здесь, в зале, и в особенности на улицах. Вы видали уже?

– Пока мельком. Но вот что скажите мне: что такое делается вокруг, на улицах Сен-Жак, Дезэколь и других? Это мне совершенно непонятно. Лагерь инсургентов, сборище праздных зевак, делегации от рабочих районов,- что это значит?

Старик засмеялся.

– Ни то, ни другое, ни третье... Это добровольная охрана, почетный караул, так сказать, выставленный предместьями...

– Не понимаю.

– Очень просто. Надо отдать справедливость этому негласному парламенту,- он завоевал сразу большую популярность в низах. Почувствовав под ногами почву, господа ученые заговорили довольно бесцеремонным языком с правительством. Лавочники окрысились, пригрозили закрыть съезд, кое-кого арестовали.