Разумеется, в указе об учреждении университета ни словом не упоминается Ломоносов, заслуга его создания приписывается одной инициативе Шувалова, названного в нем «изобретателем того полезного дела». И лишь в наш век, в 1911 году, в двухсотлетие Ломоносова, профессор Московского университета М.Н. Сперанский впервые поставил великого русского ученого на подобающее ему первое место. Нам теперь известно, что если Шувалов ходатайствовал «об учреждении в Москве университета для дворян и разночинцев, по примеру европейских, где всякого звания люди свободно наукою пользуются», то внушал ему эти слова Ломоносов, что его опыту и усилиям университет обязан предоставленным ему с основания правам и привилегиям, скопированным с устава ломоносовской «альма матэр» – Гейдельбергского университета.

Мать Шувалова звали Татьяной, и он дал подписать царице указ в день празднования ее именин, дабы связать с этим днем успешное завершение дела и свое назначение куратором университета. Этот высокий пост приравнивал его по положению к графу Кириллу Разумовскому, президенту Петербургской Академии наук, с влиянием которого на императрицу Шуваловы соперничали.

Как я упоминал, университет был открыт 26 апреля 1755 года, и этот день долгие годы был университетским праздником, пока Николай I в 1835 году не повелел перенести его на 12 января – день подписания указа.

Легкая рука была у Ломоносова на начинания, принесшие неоценимую пользу России и прочно вошедшие в ее историю! Так было и с Московским университетом. Проглядываешь ныне документы университета, объемистые фолианты отчетов, знакомишься с историей его факультетов и кафедр и только диву даешься – как неуклонно он рос и развивался, как, несмотря, а часто и наперекор разным обстоятельствам, он все увереннее и увереннее становился ведущим просветительным учреждением в государстве. Из года в год росло число студентов, учеников подготовительных гимназий и благородного пансиона, утверждалась его роль всесословного заведения. В век необоримых сословных перегородок и предрассудков университет сделался подчеркнуто демократическим заведением, более половины состава студентов уже в XVIII веке составляли разночинцы, ими становились крестьяне, получившие вольную.

В основу традиций Московского университета легло едва ли не с самого начала слияние науки с требованиями жизни, органическое совмещение служения научной истине со служением общественному благу. Это привело к тому, что к нему льнули все прогрессивные общественные силы и в конце концов история русской общественной мысли стала неотделима от истории Московского университета.

Разумеется, у университета бывали и черные дни, когда тускнел блеск просветительной славы его профессуры и кафедр, правительству удавалось подчинить его своим охранительным видам, но заложенное в нем с основания здоровое зерно – доступность для всех сословий и университетские вольности и привилегии – позволяло выстаивать и в самые мракобесные времена.

На праздновании первой годовщины Московского университета 26 апреля 1756 года профессор Николай Никитич Поповский, ученик Ломоносова, выражал в своей речи надежду на то, что «дождемся блаженного оного времени, когда из сего премудрой государыней учрежденного места произойдут судьи, правду от клеветы отделяющие, полководцы, на море и земле спокойство своему отечеству утверждающие, когда здесь процветут мужи, закрытые натуры таинства открывающие…».

Листая бесконечно длинный список имен деятелей России, вышедших из Московского университета, можно ответить Поповскому, первому русскому преподавателю университета, что чаяния эти не только сбылись, но и превзошли во много раз его ожидания!

Если Поповский искренне верил в то, что университет даст России благородных и просвещенных деятелей, то сорок три года спустя после него, на университетском акте 1799 года, в царствование Павла I, Иван Андреевич Гейм, один из влиятельнейших профессоров университета в те годы, открыто благословлял мракобесие от имени университета. Он держал такую речь: «Мудрую прозорливость свою император Павел доказал в споспешествовании истинному преуспеянию наук через учреждение строгой и бдящей цензуры книжной… Сколь счастливой должна себя Россия почитать потому, что ученость в ней благоразумными ограничениями охраняется от всегубительной язвы возникающего всюду лжеучения…»

Казалось бы, такая апология мерам, поощряющим держиморд и подавляющим живую мысль под лицемерным предлогом ее охраны, высказанная с высокой трибуны университета, – отходная всем вложенным в него надеждам Ломоносова сотоварищи, мечтавшими о независимости науки…

Приведу, однако, выдержку из негласного указания министерства народного просвещения университету, сделанного много спустя, в семидесятых годах XIX столетия: «…Чтобы устранить от поступления в Университет молодых людей, никакого наружного образования не получивших в домах бедных и низкого происхождения людей и не вознаграждающих сей недостаток отличными способностями, поставить правилом, чтобы желающие поступить в Университет подавали прошение и документы лично попечителю, который, по совещании с ректором, мог бы всегда под благовидным предлогом устранить от вступления оных лиц…»

Вот к какому трусливому языку приходилось прибегать министру, чтобы попытаться не допускать «кухаркиных детей» до высшего образования! Он был вынужден искать для этого благовидных предлогов, в обход незыблемому уставу Московского университета, твердо охранявшему его демократическую основу…

Сумасбродное правление Павла заставило Александра I утвердить в 1804 году устав университета, исключавший любые ограничения для поступления по сословным или имущественным признакам, и предоставить университету автономию. Любопытно, что Николай I, склонный приравнивать студентов к вымуштрованным нижним чинам, а профессоров – к фельдфебелям, в 1835 году особым указом снова подтвердил все университетские привилегии.